Глава 19

Услыхав истерическое заявление девушки, я слегка испугался. Учитывая ряд последних событий в доме Кузьминского, оно звучало зловеще. Беллочка тоже насторожилась.

– Не говори глупости, – выпалила она.

– Отравлюсь, – с мрачным огнем в глазах сказала Клара, – но сначала признаюсь. Вот прямо сейчас!

Вымолвив последнюю фразу, девчонка вскочила, а потом, упав на колени, протянула руки к Белле и воззвала:

– Простишь ли ты меня?

Подобную сцену я видел примерно месяц назад, когда Николетте взбрело в голову пойти на спектакль «Медея», который привез в Москву не ведомый никому театр из Украины. Репертуар труппы поражал разнообразием, в афише значились «Молодая гвардия», «Медея» и «Утиная охота» А. Вампилова. Хорошо, что маменька выбрала древнегреческую трагедию, потому как все актеры отчего‑то произносили свои роли нараспев, постоянно воздевая вверх руки и закатывая глаза. Согласитесь, в «Медее» это, в общем, оправданно, а в «Молодой гвардии» и «Утиной охоте» могло бы покоробить. И еще, лицедеи говорили с достаточно сильным акцентом, произнося вместо звука "г" мягкое "х". Кока, которую понесло на «Молодую гвардию», потом жаловалась в гостиной:

– Я так неприлично проявила себя на спектакле! Я удивился и спросил:

– Что же вы сделали? Заснули во время действия?

Зять Коки, присутствовавший при этом разговоре, захихикал:

– Если бы! В самый трагический момент, когда гестаповцы являются, чтобы арестовать Олега Кошевого, Кока захохотала так ужасно... ей пришлось засунуть в рот платок...

– Да? – изумился я. – Но, по‑моему, в этой сцене нет ничего забавного. Хотя я очень не люблю «Молодую гвардию», мне жаль подростков, которые погибли из‑за того, что решили расклеивать листовки.

– Ты бы тоже не удержался от хохота, – фыркнула Кока, – ну представь: полная тишина в зале, по сцене мечутся лучи прожекторов, потом звучат барабанная дробь и стук в дверь. Актриса, играющая мать Кошевого, заламывает руки и начинает причитать: «Ой, чует мое сердце, ой, плачет сердечко, ой, горе! Кто там?» А из‑за двери отвечают: «Да не убивайтеся вы так, то ХЕСТАПО!» Ну представляешь? «То!» «ХЕСТАПО!» «Не убивайтеся так!»

Я хмыкнул, действительно, трагичность момента была «сбита» провинциальным акцентом. Хорошо хоть в «Медее» все звучало более или менее нормально, хотя меня раздражали актрисы, беспрестанно падающие на колени и воздевающие руки к небу. Но еще меньше мне нравится, когда дамы начинают проделывать нечто подобное в жизни!

– Белла, – трагическим голосом вещала Клара, – я дрянь, я виновата, я негодяйка...

Мое терпение кончилось.

– Послушай, скажи наконец, в чем дело! Клара набрала полную грудь воздуха.

– Хорошо. Я взяла у дяди десять тысяч долларов, пачку из стола.

– Зачем? – подскочила Белла.

– Ты украла деньги? – воскликнул я.

– Нет!

– Но сама же только что сказала: унесла пачку.

– Да.

– Значит, украла!

– Нет.

Я разозлился.

– Послушай, ангел мой, время позднее, лично мне давно хочется лечь в кровать. Реши, пожалуйста, брала ты деньги или нет.

– Да, вытащила, но не украла. Положила их себе под подушку.

– Зачем? – недоуменно повторила Белла.

– На очень видное место, – затараторила Клара, – Лариса каждый день перестилает постель и должна была обнаружить баксы. Она бы точно понесла их Cергею Петровичу. Вот так!

И девушка обвела нас торжествующим взглядом.

– Извини, – вздохнул я, – честно говоря, не понимаю смысла задуманного. Взять деньги и положить так, чтобы их нашли? Чего ты хотела добиться?

– Дядя позвал бы меня... Я сказала бы, что ничего не знаю, что глупо прятать украденные деньги под свою же подушку, ведь идиотство, да?

– Ага, – кивнула Белла, – глупее и не придумаешь!

– Вот! Я хотела внушить дяде, что доллары взяла Белла!

– И сунула тебе в постель? – хмыкнул я. – Да!

– Зачем?

– Чтобы меня оболгать и опорочить! Дядя должен был обозлиться и наказать ее! – закричала Клара, вновь рушась на колени. – Но вышло‑то иначе! Он меня даже слушать не захотел, все изорвал...

– И тогда ты озвучила мне мысль про Беллу, – покачал я головой.

– Да!!! О‑о‑о, какая я дрянь! Прости, Беллочка, прости.

Дочь Кузьминского широко распахнула глаза. Честно говоря, зная ее взрывной темперамент, я перепугался. Сейчас Белла кинется на Клару, и от последней полетят клочки по закоулочкам...

Но неожиданно ничего подобного не произошло. Белла шлепнулась рядом с Кларой.

– Это ты меня прости! Я издевалась над тобой постоянно.

– Ты святая, а я дрянь!

– Нет, наоборот, это я довела тебя до такого поступка!

– Беллочка!

– Кларочка!!!

Одновременно заревев, девчонки бросились друг другу на шею. Я вздохнул с облегчением и спросил:

– Ну что, пойдем объясняться к Сергею Петровичу?

– Нет, – хором ответили капризницы.

Потом Белла добавила:

– Мы сами, без тебя.

– Ладно, – кивнул я, – только скажи, Клара, ты когда брала пачку, в столе еще лежали деньги?

– Ага, – кивнула она, – много, точно не знаю сколько.

Я пошел к себе и лег в кровать. Тело налилось свинцовой тяжестью, глаза начали слипаться. Больше всего я устал от женских истерик и от выяснения отношений. По мне, так легче вырыть канаву или протопать пешком пятьдесят километров, чем разбираться с дамами, выслушивая, кто кому что сказал! Вот поэтому я и не женился до сих пор, хотя пару раз чуть было не сморозил глупость.

Внезапно дверь в мою комнату распахнулась.

– Иван Павлович! – взвизгнула Лариса. Я вынырнул из объятий Морфея и сел.

– Что тебе?

– Там...

– Где?

– В гостиной... на люстре..

– Что?

– Висит...

Я нашарил тапки.

– Лариса! Умоляю, иди спать.

– Я только вас разбудила, – шепотом заявила экономка, – вы лишь гляньте... Может, мне кажется, может, я сошла с ума, а?

Пришлось надеть халат и идти за прислугой.

– Я убрала в столовой, – тихонько объясняла Лариса, – и решила посмотреть, все ли в гостиной в порядке, открыла дверь... а там... висит... Вот и не знаю, вдруг это глюки, а?

Нора платит мне отличный оклад и зимой предоставляет две недели отдыха. До сих пор я был доволен условиями труда, но сейчас в голову закралась мысль: может, попросить еще один отпуск? Летом? Честно говоря, живя в доме у Кузьминского, я устал, словно охотничий пес. Ни одной ночи не удалось поспать спокойно.

Я открыл дверь гостиной и вздрогнул. В большой комнате никогда не задергивают занавески. Дом Сергея Петровича стоит на участке размером с гектар, соседей поблизости нет, стесняться некого. Лунный свет бил в окно. В его серых лучах мебель: диваны, кресла, маленькие столики, ковер – казалась черной. Мизансцена напоминала кадр из триллера, а особенно ужасной ее делало нечто, очень похожее на женскую фигуру, свисавшую с большой люстры.

На секунду мне показалось, что я и впрямь вижу висельницу. В голову ударил жар. Потом я сообразил, что у «тела» нет ног. Лариса Викторовна тихонечко поскуливала сзади. Зрелище было таким страшным, что я с трудом сдержал крик ужаса.

Огромным усилием воли я взял себя в руки и догадался зажечь свет. Люстра вспыхнула десятком веселых огней, призрачная темнота исчезла. Диваны и кресла обрели обычный цвет, ковер заиграл красками... Я уставился на «труп» и сразу понял, что передо мной... серое платье с воланами и кружавчиками. То самое, которое я сначала, найдя в корзине для белья у Валерия, отвез Норе, а потом, по ее приказу, вернул назад.

Кто‑то повесил платье на вешалку и прицепил ее к люстре.

– Оно настоящее? – прошептала Лариса.

Я кивнул. И тут экономка завыла, словно паровозная сирена:

– Глафираааа! Глафираааа!!!

Я попытался закрыть ей рот рукой, но обезумевшая баба довольно больно укусила меня за пальцы и добавила мощности в крик.

– А‑а‑а‑а...

Естественно, тут же захлопали двери, заскрипели ступени, и в гостиную влетели Сергей Петрович, Белла и Клара.

– Это что? – гневно спросил Кузьминский.

– Bay! – взвизгнули девицы.

– Платье, – быстро ответил я, – всего лишь простой кусок шелка!

– Это Глафирино, – залепетала Лариса, – о‑о‑о... узнала его! Значит, она и впрямь сюда приходит!

Белла и Клара заорали и бросились в коридор.

– Немедленно замолчи, – прошипел Сергей Петрович.

Но Ларису было не так просто заткнуть.

– Сняла платье, – вопила она, – а сама ушла, но вернется за ним! Обязательно! Вот увидите! Она всех тут убьет, всех!!!

Побледневший Сергей Петрович смотрел на экономку. Внезапно Лариса перестала кликушествовать и спокойно спросила:

– Знаете, почему привидение начинает преследовать семью? Знаете?

– Нет, – машинально ответил я.

– Это значит, что тут живет убийца, – словно вещий ворон, закаркала Лариса, – призрак дает понять: он все знает! О... тут было преступление! О... о... о!

Сергей Петрович рухнул в кресло. Я пожалел хозяина – похоже, бабы его тоже доконали.

– Немедленно снимите платье, – велел Кузьминский, – и дайте его мне.

Я выполнил приказ. Сергей Петрович скомкал одеяние и погрозил люстре кулаком.

– Обязательно найду шутника и надеру ему задницу.

– Это Глафира, – не унималась Лариса.

– Все в постель!!! – заорал Кузьминский, теряя человеческий облик. – Вон!!! По кроватям!!!

На лбу Сергея Петровича вздулись вены, лицо сильно покраснело. Я забеспокоился, как бы ему не стало плохо, и заботливо предложил:

– Сейчас принесу вам валокордин.

– На... тебя с твоими каплями, – заорал Кузьминский, мгновенно из бордового делаясь синюшно‑бледным. – Все вон! Уволю! Девок в Лондон, в школу, в колледж, остальных на... Вон! Вон! Вон!!!

Мы с Ларисой, словно на реактивной тяге, вылетели в коридор. В гостиной воцарилась тишина.

– Во как! – выдохнула экономка. – Никогда он до сих пор так не орал. Еще паралич разобьет!

Я покосился на Ларису. Мне показалось или в ее словах действительно прозвучало злорадство?

Утром дом словно вымер. Я пошел на кухню за кофе и не нашел там никого. Часы показывали всего девять, но домашние предпочли разбежаться. Белла и Клара, очевидно, отправились на занятия. Валерий, вероятно, вновь уехал пытать счастье у автоматов, Сергей Петрович отбыл на службу...

Не успел я включить чайник, как появилась Анна.

– Это правда, про платье? – спросила она. – Я вчера так заснула, что ничего не слышала! Утром Клара стала рассказывать, прямо не верится! Кто же этот шутник, а?

«Да твой муж», – чуть было не ляпнул я, но удержался и спросил:

– А где Валерий?

– На работе, естественно, – пожала плечами Анна и пошла к шкафчику, в котором хранится заварка.

Мне стало интересно: неужели она на самом деле ничего не знает о «службе» муженька? Может, просто прикидывается?

Помолчав немного, я с фальшивой тревогой воскликнул:

– Вам не кажется, что Валерий слишком много работает?

– Мой муж, – торжественно заявила Анна, – ученый. Он в шаге от всемирно великого открытия.

– Но он практически не бывает дома, – гнул я свою линию, – неужели вам не хочется проводить досуг рядом с любимым супругом? По‑моему, это просто ужасно: утром ушел, вечером, вернее, ночью, прикатил. Хотя, может, я не в курсе, вероятно, вы встречаетесь в городе, ходите вместе обедать?

– Моему мужу, – вскинулась Анна, – некогда отвлекаться на ерунду, а я не из тех жен, которые мешают мужчине самореализоваться. Валерий занят наукой! Впрочем, вам этого не понять! Кстати, сами‑то вы куда собрались? Вот вы очень странный секретарь, никогда на месте не сидите. Вроде Сергей нанимал вас для разбора архива?

– Приходится ездить в библиотеку, – выкрутился я, – проверять данные.

– И вы сейчас в читальный зал? – поинтересовалась Анна, прихлебывая кофе.

– Нет, – честно признался я, – в милицию.

– Зачем? – вытаращилась Анна.

– Паспорт потерял.

– А... а... – протянула она. – Это хорошо.

– Вы полагаете?

– Ну да, сейчас я останусь совсем одна, очень люблю быть одна в доме, – воскликнула Анна, – спокойно приму ванну, отдохну. Никого нет! Это же роскошно!!!

– А где Лариса?

– У нее сегодня выходной, – зевнула Анна, – он у нее раз в месяц случается, поэтому ужина не будет. Все об этом знают и поедят в городе.

– А вы?

– Ну мне и йогуртов хватит, – ухмыльнулась она, – вполне наемся и покайфую в одиночестве!