Дарья Донцова

Канкан на поминках ч.5

изображавшая внутренность дома северных жителей. До сих пор помню, что он называется красивым, загадочным словом иглу. Так вот, наверное, чтобы потрясти детскую душу до основания, живописец изобразил небольшую комнату, где все предметы были сделаны из льда и снега — кровати, стол, стулья, даже газовая плитка. Естественно, такое нереально, а небось на самом деле в иглу висит закопченный горшок над огнем, но цель была достигнута. С замиранием сердца я разглядывала картинки и страстно мечтала оказаться там, внутри. Теперь мне была предоставлена такая возможность. Вся кухня была покрыта толстым белым слоем отвратительно воняющей субстанции. Когда пожарные, синие от злости, наконец ушли, волоча за собой пустой огнетушитель, я вздохнула:

— Боже, это же целую ночь отмывать!

— Здорово хлестало, — в полном восторге запрыгал Кирюшка, — совершенно офигенно, эх, жаль, Лешка Королев не увидел. Он‑то все хвастался, что у них дома батарею зимой прорвало, но мой огнетушитель покруче будет!

Я сунула ему в руки тряпку.

— Начинай!

— Да, — моментально загудел Кирюшка, — почему всегда я?

— Ты на кнопку нажал!

— А ты чайник забыла!

Признав правильность данного замечания, я взяла другую тряпку и предложила:

— Давай вместе, быстрее справимся.

— Ага, — — зудел Кирюшка, — мы будем тут все мыть, а Лизка отдыхать!

— Вовсе нет.

— Где она?

— Слышишь, идет по коридору?

Топот приближался, и в кухню влетела соседка Копейка, как всегда, в подпитии и, как всегда, с сигаретой в руке. — Вона, блин, какая штука! — в полном восторге хлопнула она себя руками по бедрам, — ну и ну! А все ко мне приставали, ругались! "Смотри, Виктория, сгоришь!” И чего вышло? Сами чуть весь дом не спалили, вроде ты, Лампа, баба приличная, завсегда трезвая, ну и как у тебя такое вышло?

— Откуда ты узнала про сгоревший чайник? — поинтересовалась я, размазывая скользкую пену по столу.

— Тоже секрет нашла, — хмыкнула Вика, обдавая меня водочным амбрэ, — баба Зина уже всему нашему дому растрепала, теперь в одиннадцатом, ну, в том, где булочная, людям рассказывает.

— Шла бы ты домой, Виктория, — каменным от злости голосом отчеканила я, — чего тут интересного?!

— Да ладно тебе, по‑соседски заглянула, ох и грязи! Всю ночь проколупаешься. Да не так надо! — проорала Вика.

Она схватила веник, мигом смела белые клочья в ведро и сообщила:

— Тряпкой только развозюкаешь. Дай на бутылку пятьдесят рублей, мигом порядок наведу.

— Бери, — протянула я ей голубую бумажку. Вика все убрала с такой скоростью, словно обладала, как богиня Кали, десятком рук.

— За пятьдесят рублей, — обиженно сказал Кирюшка, — я бы тоже так бы носился.

После дождливого дня неожиданно наступил душный влажный вечер, а потом такая же ночь. Я никак не могла заснуть, в открытое окно вплывал густой, горячий воздух, под одеялом было отвратительно жарко, а без него холодно. Я сходила в ванную, вытащила из шкафа банную простыню и укрылась ею. Телу стало лучше, но голова совершенно не собиралась засыпать, в мозгу кипели мысли, и чем больше я думала, тем меньше становилась понятной история, приключившаяся с Володей. Ну ладно, предположим, с ним случился острый приступ идиотии, и мужик, убив и оставив в квартире кучу следов, в багажнике нож, преспокойненько отправился домой. Но Надежда Колесникова! За каким чертом она сказала Костину, что замужем! Насколько я знаю, женщины обычно поступают как раз наоборот, врут случайным любовникам, что совершенно свободны. Оно и понятно, никому неохота убегать голым от разъяренного супруга. И эта непонятная ложь про отпуск… Ну зачем ей было врать подруге про поездку? Отчего она не рассказала про Володю? Как правило, молоденькие девушки любят похвастаться кавалерами, а майор, хоть и старше девицы почти в два раза, выглядит очень даже ничего: высокий, светловолосый… К тому же он балагур, ловко играет на гитаре и с удовольствием рассказывает абсолютно не правдивые, зато невероятно веселые случаи из милицейской жизни. Володя вмиг становился душой любой компании, и он не стал бы бить женщину, даже изменницу. Во‑первых, он слишком галантен и воспитан, а во‑вторых, дамы падают к его ногам, как срезанные ромашки, и он не слишком‑то горюет, разбежавшись с очередной пассией. Все, абсолютно все в этой истории выглядело нелепо. И в довершение — смерть Надежды. Кончина единственного человека, способного подтвердить алиби майора. Конечно, Колесникова и впрямь могла погибнуть в результате бытовой травмы. Но как странно она себя вела! Сотрудникам милиции сообщила, что и слыхом не слыхивала про Костина, а потом зачем‑то приехала ко мне, оставила записку… Интересно, вопрос о чьей жизни или смерти волновал ее? Володиной или своей? И зачем ей понадобилась я? Ни на один вопрос не нашлось ответа, и я заснула под утро, так и не зная, как поступить. Едва стрелка будильника подобралась к семи, как я схватила трубку и набрала домашний номер Рожкова.

— Да, — ответил сонный, недовольный голос его жены Ларисы, — кто это в такую рань?

Славка и Ларка перманентно находятся в странных отношениях. Иногда у них начинается бурная любовь, и месяц‑другой они друг в друге души не чают, но потом мгновенно переходят в стадию ненависти, начинают швыряться предметами, и жена сваливает в квартиру к матери. Детей у Рожковых нет, поэтому они могут до посинения закатывать друг другу истерики. Каких только гадостей не говорит Лариска про Славку! Он и жмот, и негодяй, и импотент, и дурак, и бабник… Валит все вместе, в одну кучу. Ну как, скажите на милость, человек с отсутствием потенции может быть ловеласом? Но Ларису подобные нестыковки не смущают, и в Рожкова летят кастрюли с дерьмом. Но сегодня, похоже, у них опять совет да любовь, потому что Ларка пребывала в семь утра в своей квартире.

— Славу позови, — велела я.

— Кто это такой наглый, — завела Лара, — что это значит — "Славу позови”! Кто говорит?

— Да это я, Лампа.

— А, — поутихла Лариска, — нет его.

— И куда подевался?

— К бабке моей поехал, картошку копать. — Зачем?

— Затем, что старуха одна не может по полю с лопатой бегать, — вызверилась Лариса, — между прочим, ей скоро девяносто стукнет. Зимой всем нравится вкусную картошечку жракать, не магазинную гнилушку, а свою, рассыпчатую. Да с огурчиком, с грибочками. Бабка у меня не жадная, навертит консервов и раздает всем, но сколько можно у ней на горбу ехать? Я Славке так и сказала: езжай, помогай бабульке, перекопай все, в погреб спустись да возьми сколько хошь. И он .. — Когда вернется? — перебила я ее страстный монолог.

— Ну… Как сделает, дней через пять‑шесть, ему отпуск неделю дали.

— Интересно, почему он мне ничего не сказал?

— А мы только позавчера помирились, — пояснила Лариса, — он и сам не знал. Только тут Николай Кошехин в Москву прикатил, телевизор покупать, ну, я с ним вчера в деревню Славку и отправила. И назад его Колька припрет, а то с мешками…

— Так у него же своя машина есть!

— Сломалась, зараза, во дворе кукует, а тебе чего надо?

— Ничего, — ответила я и отсоединилась.

До четырех дня я старательно разворачивала карамельки, сигареты, бульонные кубики и пересыпала в простые, прозрачные мешочки кофе, сахар, чай и какао, наконец, кое‑как доперев сумку до машины, поехала на Новослободскую улицу. Во дворе не оказалось ни одного человека. Отдуваясь, я заволокла бело‑красный баул на второй этаж и попросила у дежурной:

— Наберите вот этот номерок, Алексея Федоровича позовите!

Девушка окинула меня оценивающим взглядом, но не стала спорить, а завертела диск. Минут через десять появился мужик. Сегодня он был еще более мрачным, чем вчера. Увидав меня, потную, растрепанную, возле гигантской, словно беременной, сумки, он сердито сдвинул брови и грозно поинтересовался:

— Ну? Еще чего надо?

Испуганная таким приемом, я залепетала:

— Тут, в общем, Слава Рожков обещал, продукты… Сто долларов есть!

Алексей Федорович побагровел, быстро глянул в сторону дежурной, потом легко, словно дамскую сумочку, подхватил тринадцатикилограммовую торбу и велел:

— Двигайте вниз, ох уж эти родственники! Все перепутают, передачи в подвале принимают.

Во дворе он грохнул сумку на землю и прошипел:

— С дуба упала, да?

— Нет, — растерялась я, — а что?

— А то, дурья башка, что явилась с сумкой и про баксы орешь при свидетелях, совсем головы нет? Вроде Славка говорил, ты нормальная!

— Простите, — пролепетала я, — я в первый раз, больше это не повторится, уж поверьте. Возьмите баульчик, там все как надо, ничего противозаконного, а тут денежка.

— Пошла ты на… со своими деньгами, — спокойно ответил мужик. Я раскрыла рот.

— Для Володи я и так все сделаю, — пояснил мент, — мы с ним лет десять знакомы, отличный он парень, и дело одно было, за которое я ему по гроб жизни благодарен. Только продукты не возьму.

— Но почему?

— Его увезли.

— Куда?!

— В больницу.

— Что случилось? — спросила я, чувствуя, как слабеют ноги.

— Сердце схватило ночью, похоже на инфаркт. Хорошо хоть сокамерники зашумели. Успели его до врача живым донести, но сейчас положение крайне тяжелое, отправили в "Матросскую тишину”.

— Куда?

— В другое СИЗО, на улицу Матросская тишина.

— Почему? — плохо слушающимися губами спросила я.

— Там большая больница, со сложными случаями всегда туда отвозят, наши врачи в Бутырке не справляются, коли дело плохо.

— А что, так плохо?

— Нехорошо, — вздохнул тюремщик, — честно говоря, я боялся, что живым не доедет. Уж и не знаю, что дальше делать станут. Могут в 21‑ю больницу перевести.

— Зачем?

— Там специальных два этажа имеется, — вздохнул Алексей Федорович, — оно, может, и лучше для Володи туда попасть, специалисты понадежнее и лекарств побольше, чем в "Матроске”. Только все эти переезды в машине инфарктнику ни к чему…

— Отчего же его сразу в 21‑ю не отправили?

— Не положено, сначала в "Матросскую” надо.

— Идиоты!!

— Таковы правила.

— Что же мне теперь делать? — растерянно спросила я.

— Забирайте домой харчи, позвоню вам, давайте телефон.

Я продиктовала номер и взглянула на сумку, где лежали любовно купленные и аккуратно запакованные продукты. Ей‑богу, не могу тащить передачу назад, несмотря на то, что потратила на нее кучу денег…

— Послушайте, Алексей Федорович, в тюрьме ведь есть такие люди, которым ничего не присылают?

— Полным‑полно.

— Ну вот, возьмите и отдайте одному из них.

— Вы что, — уставился на меня тюремщик, — это ж сколько вы деньжищ убухали…

— Пожалуйста, — устало сказала я, — очень прошу, просто я не смогу внести этот баул назад в квартиру.

ГЛАВА 7

Прибыв около семи домой, я рухнула на диван и мигом провалилась в сон — тяжелый, какой‑то беспросветно‑черный… Вытащил меня из объятий Морфея звонок в дверь. На плохо слушающихся ногах я добралась до прихожей и, не посмотрев в "глазок”, распахнула дверь. Крик застрял в горле. На лестничной клетке стоял Володя. Отчего‑то голый, вернее, без костюма, замотанный в белую простыню, что‑то типа национальной одежды индийских женщин — так выглядел его наряд. Лицо майора было бледным, волосы побриты, на голове — терновый венец.

— Володечка, — прошептала я, протягивая руку, — ты откуда?

— Оттуда, — печально ответил приятель, не разлепляя бескровных губ.

— Вовочка, где твои волосы?

— Их уничтожили, Лампа.

— Господи, что на тебе намотано?

— Тут это носят, дорогая.

Я почувствовала, что сейчас потеряю сознание, и попыталась обнять приятеля, шагнула на лестницу, но майор быстро отступил назад.

— Не подходи ко мне, милая, прощай.

— Володя! — заорала я. — Володя! Стой, погоди, ты куда?..

— Так надо, Лампуша, — тихо произнес друг и пошел по ступенькам вниз.

Я смотрела, как он плывет над лестницей, не касаясь ее ногами. Сознание начало мутиться. Внезапно Костин стал исчезать. Сначала растаяла нижняя часть тела, потом грудь… Осталась одна голова в терновом венце… Вдруг она легко обернулась, и прозвучал до боли знакомый, чуть хрипловатый голос:

— Лампуша, прости за все, люблю вас, прощайте и помогите тем, кто любит меня.

— Володя! — завизжала я и кинулась за ним. Но мягкие ноги подломились в коленях, я не удержалась и влетела в окно, пробив стекло, земля понеслась мне навстречу, в ушах раздавался несмолкаемый звон… Я закричала и… открыла глаза. Господи, это был сон! Взгляд нашарил будильник: восемь вечера. Липкими от пота руками я потерла голову. Раздался резкий звук. Кто‑то нажимал на дверной звонок. В полном ужасе, еле‑еле передвигая ногами, я добралась до двери и глянула в "глазок”. На лестнице стояла молодая, симпатичная, но чрезмерно полная женщина. Я распахнула дверь и увидела, что она не толстая, а просто беременная, месяце на девятом, не меньше.

— Простите за беспокойство, — вежливо сказала девушка.

Она была очень хорошенькой и очень молодой. Уж не знаю, исполнилось ли ей восемнадцать. Пухлые щеки покрывал персиковый румянец, огромные карие глаза просто лучились, красиво изогнутые губы улыбались, а на плечи падали темные блестящие волосы, без слов говорящие: их хозяйка не только молода, но и здорова.

— Простите, — повторила незваная гостья, — не знаете, куда подевался ваш сосед Володя из сорок второй квартиры? Звоню, звоню — и никого нет.

— Зачем он вам? — настороженно спросила я. Девушка замялась,

— Ну, в общем, понимаете, я жду от него ребенка… Письмо отправила, он обещал встретить на вокзале 10 сентября, я хочу в Москве рожать… Но тут такой случай вышел, что пришлось пораньше приехать. Уж извините, он, наверное, на работе… Можно у вас посидеть?

Проглотив стоящий в горле комок, я пробормотала:

— Конечно, входите, Володя — наш лучший друг, можно сказать, брат. Только его внезапно отправили в командировку надолго.

— Ой, — воскликнула женщина, — что же делать? У меня в Москве никого нет!

— Заходите, — окончательно опомнилась я, — ужинать будете?

— С удовольствием, — ответила незнакомка и покраснела:

— У меня с деньгами беда, думала, Володя поможет.

На кухне я положила ей на тарелку зажаренную в сухарях куриную грудку и кабачки. Девушка действительно была жутко голодна. Вмиг проглотив угощение, она повеселела и сказала:

— Давайте знакомиться. Ксюша.

— Лампа, — ответила я и спросила:

— Где вы познакомились с Володей? Он нам ничего не рассказывал!

Произнеся последнюю фразу, я тяжело вздохнула. Похоже, что после случая с "Оружейной палатой” майор вообще перестал делиться с нами своими амурными приключениями. Ксения заулыбалась и бесхитростно вывалила мне историю своей встречи с Костиным.

Увидели они друг друга в ноябре прошлого года. Володя отдыхал в небольшом пансионате на Оке, а Ксюша работала там официанткой.

— Володя такой замечательный, — тарахтела девушка, — красивый, веселый, на гитаре играет, истории всякие рассказывает.

Словом, она не устояла и, хоть была мужней женой, кинулась в омут прелюбодеяния.

— Мой муж‑то еще тот кадр, — сообщила Ксюша, — пил и пьет, просто водопровод водочный, нажрется — и драться… А мать его целыми днями меня пилила: "Это ты виновата у хорошей жены муж алкоголиком не станет”.В общем, за два года такой, с позволения сказать, семейной жизни Ксюша не испытала ни разу радости: ни моральной, ни физической. Обожравшийся горячительными напитками муженек по полгода не притрагивался к молодой жене, а когда все же ложился с ней в койку, проделывал все настолько больно и грубо, что бедная Ксюша потом долго плакала от унижения. Володя был совсем иным: нежным, ласковым и непьющим. Двадцать четыре дня пролетели как один, пятнадцатого декабря любовник уехал в Москву. Ни о каких дальнейших отношениях речь не шла, Ксюша понимала, что строить планы не стоит, и была рада, что в ее жизни случился этот безумный месяц. Другим и такого счастья не выпадает. В начале января Ксюша поняла, что беременна, причем именно от Володи. "Любимый” муж в последний раз навещал жену аж в августе. До мая жизнь шла как прежде. Но после майских праздников свекровь, окинув тяжелым взглядом слегка располневшую фигуру невестки, поинтересовалась:

— С чего тебя разнесло, а? Ну‑ка отвечай, шельма!

Разразился дикий скандал, и Ксюше пришлось убегать из дома ночью, в одной ночной рубашке. Хорошо, подруга пустила на постой… Ни родственников, ни собственной жилплощади у Ксюши нет. Замуж она выскочила почти сразу после школы, вернее, после детского дома. И свекровь с мужем постоянно обзывали ее голодранкой, нищенкой и приютской кошкой. Почти все лето Ксюша моталась по друзьям, живя по очереди то в одном месте, то в другом… Но в середине августа стало понятно, что больше так продолжаться не может. Поколебавшись, она написала Володе, собственно говоря, ни на что не надеясь. Ответ пришел неожиданно быстро. Он писал, что всегда хотел иметь детей и до сих пор вспоминает дни, проведенные с Ксюшей. Словом, самым невероятным образом жизнь начинала поворачиваться к Ксении светлой стороной. Договорились, что она прибудет в Москву десятого сентября, но неожиданно один из знакомых поехал в столицу на своем автомобиле, и Ксюша, решив сэкономить, напросилась с ним. Адрес Володи она знала, добравшись и предвкушая сюрприз, принялась звонить в дверь.

— А куда он уехал? — поинтересовалась она в конце своего рассказа.

Я замялась. Ну и положение, хуже губернаторского! Володя ничего мне не рассказывал про Ксению. Но каков Дон Жуан! В декабре крутил роман с девчонкой, потом почти одновременно завел шашни с какой‑то Репниной, да и в августе, уже зная, что со дня на день должна прибыть беременная от него женщина, ухитрился закадрить в магазине Надю. Хотя говорят, что некоторые мужики на кануне свадьбы обязательно устраивают мальчишник, на который зовут девиц легкого поведения, прощаются, так сказать, с холостой жизнью. Наверное, поэтому в Вовкиной судьбе появилась Колесникова. Последний всплеск перед началом семейной жизни. Но как объяснить все это беременной Ксюше? Не могу же я рассказать ей про тюрьму, Репнину и Надю!

— Володю отправили… э… в Воркуту!

— Зачем?

— Ну, по работе, подробностей не знаю.

— Он телефон не оставил?

— Да нет, — начала я вдохновенно врать, — он не в самой Воркуте, а в оленеводческом колхозе, в тундре… Ну как туда дозвониться!

— Что его в тундру понесло? — изумилась Ксения.

Я обозлилась на себя за идиотские выдумки и слишком резко ответила:

— Понятия не имею…

— Но… — начала было Ксюша, но тут открылась дверь, вернулись с занятий английского языка Лиза и Кирюшка…

Ночь я опять провела без сна. Мало того что Володя в тюрьме, хватило бы с лихвой одного этого несчастья, так нет, еще умудрился заболеть… А тут в придачу Ксюша с огромным животом… Ох, недаром говорят, что неприятности имеют обыкновение ходить кучно…

Не успели дети убежать в школу, как раздался телефонный звонок. Строгий мужской голос произнес:

— Позовите Евлампию.

— Слушаю.

— Это Леша.

— Кто? — удивилась я.

— Алексей Федорович, — поправился собеседник.

— Ой, подождите, — обрадовалась я и, прикрыв трубку рукой, осторожно приоткрыла дверь в Ксюшину спальню, увидела, что она безмятежно спит, одетая в Лизину ночнушку, сказала:

— Да, слушаю.

— Нам надо поговорить.

— Слушаю.

— Не по телефону.

— Что‑то случилось?

— Все при встрече, — не пошел на контакт тюремщик, — через час у метро "Менделеевская”, сможете?

— Постараюсь, — ответила я и кинулась одеваться.

Когда, запыхавшись, я выскочила из подземного перехода, Алексей уже стоял возле небольшого летнего кафе.

— Иди сюда, — перейдя на "ты”, сказал он и втолкнул меня внутрь желто‑синего шатра, — садись и слушай.

Я покорно замерла на белом пластиковом стуле.

Алексей потер широкой ладонью лоб, потом медленно достал из кармана фляжку, плеснул в стаканчик коричневую жидкость и велел:

— Пей.

— Спасибо, я не люблю алкоголь, а уж с утра тем более.

— Давай!

— Но…

— Глотай!

Пришлось подчиниться. Горячая, прямо раскаленная струя пронеслась по пищеводу и рухнула в желудок. Мигом закружилась голова.

— Что случилось? — с трудом ворочая языком, спросила я.

Алексей внимательно посмотрел на меня.

— Ты замужем?

— Нет.

— Любишь Володю?

— Да, но только как друга.

— Он тебе не любовник?

— Нет и никогда не был, — ответила я и тут же обозлилась:

— Что, в конце концов, происходит, какая тебе разница, кто…

— Костин умер вчера, — ответил Алексей. На минуту мне показалось, что я ослепла. В кафе потемнело.

— Как умер?

— Скончался. Неожиданно я спросила:

— В восемь вечера, да? Все случилось именно в двадцать ноль‑ноль?

— А ты откуда знаешь? — удивился тюремщик, — точно, ровнехонько в этот час.

— Он приходил ко мне, — прошептала я, чувствуя, как глаза словно засыпает пеплом, — весь белый, в простыне… Инфаркт, да?

— Сначала решили, что сердце, — вздохнул Алексей, — а потом оказалась какая‑то зараза жуткая, вирусная… непонятно что… Теперь никакого суда над ним не будет…

Я плохо помню, как добралась до дома. Вообще не знаю, на чем ехала, вроде взяла такси… Во всяком случае, кто‑то меня привез и даже проводил до дверей квартиры… Дальше полный провал. Кажется, суетились Кирюшка и Лиза, хотя откуда бы им взяться, дети были в школе. Затем из тумана возник врач, в руку впилась игла… Последнее, что помню, нервное урчание кошки Пингвы, пытавшейся устроиться у меня на груди.

Яркое солнце ударило в глаза, я села и увидела в другом углу комнаты спящего прямо на полу Кирюшку.

— Эй, Кирка, что случилось? Мальчик подскочил ко мне.

— Лампа? Нет, это ты расскажи… Пришли домой и видим: ты лежишь на диване, вся. в слезах… Спрашиваем — не отвечаешь, только головой трясешь! Пришлось врача вызывать, он тебе снотворное вкатил, так ты на двое суток отрубилась. Прикинь, сегодня понедельник!

В ту же секунду я вспомнила все. Володя! Слезы хлынули из глаз потоком.

— Лампуша! — совсем перепугался Кирюшка. — Ты опять потеряла кошелек со всеми деньгами? Ну, не убивайся так, ерунда!

— Хорошо, — пробормотала я и побежала в ванную.

На веревках висело отстиранное белье. Открутив кран, я начала плескать на себя ледяную воду, потом уставилась в зеркало.

Стекло отразило блестящую физиономию с черными синяками и заострившимся носом. Да уж, краше в гроб кладут. Гроб! Кто будет хоронить Володю, у него нет родственников. Как рассказать обо всем детям, а главное, Ксюше? Она беременна, и такой стресс может повредить не только ей, но и ребенку… Как вообще поступить? Вода текла, я смотрела на пузырящуюся струю. Наконец в голове созрело решение. До Ксюшиного разрешения от бремени осталось небось дней десять, не больше. Пусть спокойно отправится в родильный дом, да и потом недели две ей совершенно не нужны стрессы… Затем, естественно, я открою правду, но пока никому ничего не сообщу — ни ребятам, ни Ксении… А там посмотрим, как жизнь повернется…

Примерно полгода назад Володя пришел ко мне в комнату и положил на стол какую‑то бумагу.

— Что это? — удивилась я, увидев, что листок украшают печати.

— Завещание.

— Зачем? Что за блажь тебе пришла в голову!

— Знаешь, Лампа, — вздохнул майор, — человек я одинокий, родственников никого, вдруг чего случится, квартира государству отойдет. А при наличии этой бумаженции вам достанется. Все‑таки двое подрастают, пригодится жилплощадь!

— Ничего не случится, — разозлилась я, — и потом, тебе и сорока нет, еще женишься, ну кто заводит разговоры о кончине в таком юном возрасте!

— Если найду жену, — хмыкнул приятель, — мигом перепишу завещание, а насчет смерти… Всякое при моей работе случается!