Дарья Донцова

Канкан на поминках ч.6

бы доволен таким решением… И, конечно, ни я, ни Катя никогда не бросим эту несчастную, так и не успевшую стать законной супругой Костина.

— Лампа, — заорал Кирюшка, — немедленно открой дверь, слышишь, сейчас же отвори, иначе взломаю!

Я высунулась в коридор.

— Чего тебе?

— Почему заперлась?

— Ну не мыться же мне с распахнутой дверью!

— Именно так и мойся.

— Но я хочу душ принять.

— Ну и что? Подумаешь, что я, голую женщину не видел? — — отмахнулся Кирюшка.

— Да? — удивилась я. — И где же? Мальчик со вздохом посмотрел на меня.

— Лампа, в любом киоске продается "Плейбой”, там бабы во всех видах.

— Ну я‑то не настолько молода и хороша, как фотомодели, потому предпочитаю совершать омовение без свидетелей!

— Чего ты ревешь?

— Кошелек потеряла со всеми деньгами!

— Тьфу, — в сердцах сплюнул Кирюшка, — ну, ты даешь! Так убиваться из‑за идиотских бумажек.

— Без этих, как ты выражаешься, бумажек нам никто ничего не даст, даже батончик хлеба, — парировала я, вытирая лицо.

— Погоди, — сказал Кирка и умчался. Через две минуты он принесся, держа в руках копилку.

— — На, тут три тысячи.

— Откуда так много?

— На хорошие ролики собираю, они триста долларов стоят. Забери и трать, только не плачь больше. И у Лизы деньги есть, правда, меньше, всего тысяча.

— Кстати, где Лизавета?

— В школе.

— А ты почему дома?

— Интересное дело, — воскликнул Кирка, — побоялся оставить тебя в таком состоянии.

Я взяла копилку, поставила ее на кухне, включила чайник и позвала собак на прогулку.

ГЛАВА 8

В почтовом ящике белели номера "Московского комсомольца”. Дети не вынимали без меня прессу. Я не слишком люблю это издание, но Лизе и Кирюшке газета нравится. Пока собаки, радуясь солнечному утру, носились по двору, я раскрыла газету, вышедшую в день смерти майора, глянула на третью полосу и чуть не потеряла сознание. Через всю страницу шла "шапка” — "Мент позорный”. Статья была о Володе Костине."Простые люди, столкнувшись с криминалом, боятся обратиться в милицию. Впрочем, я их понимаю, ведь в кабинете на стуле, облаченный в форму, может сидеть "мент позорный”, такой, как майор Владимир Костин”, — так бодро начинался материал. Строчки дышали ненавистью и источали яд. Достаточно подробно была описана ситуация с Софьей Репниной, но это еще полбеды. Некий корреспондент Константин Ребров сообщал откровенно лживые, гнусные факты, от которых у простых читателей волосы должны были встать дыбом по всему телу. Майор Костин брал огромные взятки, прикрывал за деньги дела, сажал за решетку невинных, бедных людей и вызволял из СИЗО бандитов. "Откуда у простого сотрудника МВД деньги на новую квартиру в элитном районе? — вопрошал Ребров. — Четыре комнаты дорого стоят, даже на окраине. К тому же квартира шикарно обставлена, а в подземном гараже стоит джип. Знаете, сколько стоит такая машинка? Нет? Тогда сообщу — ровнехонько зарплату сотрудника милиции за десять лет. Может, конечно, господин Костин не ел, не пил, не одевался, а копил деньги на джип, но что‑то мешает мне поверить в это. Уж не знаю, где майор взял бешеную сумму, но твердо уверен в другом: именно из‑за таких, как Владимир Костин, сотрудников милиции зовут "ментами позорными”, а районные отделения — "легавками”.

Я принялась с ожесточением рвать газету. Подбежавшие собаки решили, что хозяйка затеяла новую веселую игру, и стали хватать клочки. Еле‑еле успокоившись, я поднялась наверх. Нужно немедленно звонить в редакцию.

На обороте вчерашнего номера "Комсомольца” был напечатан номер телефона.

— Секретариат, — прозвучал ответ.

— Позовите Константина Реброва.

— Кого?

— Корреспондента Константина Реброва.

— У нас нет таких сотрудников.

— Но в газете материал за его подписью!

— Погодите минуту.

Из трубки донеслось шуршание, потом тот же голос произнес:

— Заметка шла через отдел информации, туда и звоните.

Минут пятнадцать меня футболили по разным номерам, пока наконец не раздался раздраженный мужской баритон:

— Ну и что вам не понравилось?

— Все! Вы Ребров?

— Нет, Шлыков.

— Позовите Реброва.

— Это мой внештатный автор, я готов выслушать претензии.

— Как вы посмели оклеветать честного человека?!

— Что‑то не пойму, — хмыкнул Шлыков, — вы майор Костин?

— Издеваетесь, да? Слышите же женский голос.

— Никто и не думал смеяться, — монотонно по‑яснил корреспондент, — у мужика тоже дискант бывает, в особенности если ему яйца дверью прищемят. А майор Костин, если обиделся на справедливую критику, может лично выразить негодование и даже подать иск о защите достоинства. Милости просим, наша газета регулярно выигрывает процессы.

— Володя Костин — честнейший и благороднейший человек, а вы нарушили закон, назвали гражданина преступником до решения суда по его делу.

— Пусть сам обращается, а не баб подсылает!

— Майор Костин не может вам позвонить и защитить свою честь, он умер.

— Когда?

— Вчера, — сказала было я, но потом вспомнила, что проспала двое суток, и поправилась, — в пятницу.

— Чудесненько, — неожиданно обрадовался собеседник.

Я оторопела.

— Что же хорошего?

— Значит, он скончался и не читал статью.

— Не читал.

— Ну и отлично, а теперь прощайте, у меня летучка начинается.

— Но…

— Напишите нам письмо — и получите официальный ответ.

Трубка запищала. Подавившись клокочущей злобой, я позвонила Володе на работу.

— Козлов, — гаркнул Мишка.

— Романова, — в тон ему ответила я, — ты знаешь, какое несчастье стряслось?

— В курсе, — буркнул Володин сослуживец.

— И что теперь будет?

— Дело закроют.

— Почему?

— В связи со смертью основного подозреваемого.

— А если это не он? Тогда что?

— Ничего, говорю же — дело закроют.

— И не станут искать настоящего преступника?

— Нет, все улики против Владимира.

— Значит, он останется убийцей и негодяем?

— Отцепись от меня, Лампа, — железным тоном ответил Козлов.

— Сейчас оставлю в покое, только я думала, что с ним у вас были дружеские отношения и тебе не безразлично его доброе имя.

— Слушай, — свистящим шепотом прошептал Мишка, — дело закроют — и точка, больше разбираться не будут. Костин покойник, ему все равно!

Я нажала на зеленую кнопку. Нет уж, конечно, Володю не вернуть, но мне совершенно не безразлично, какая память останется о нем. А ребенок? Он вырастет, захочет пойти работать юристом, а ему скажут: "Твой папенька, детка, убийца, взяточник и негодяй”.

Даже у того, кто ушел в небытие, должна оставаться возможность отстоять свою честь. И потом, я‑то знаю Володю лучше всех, он никогда не делал ничего противозаконного. В статье сплошная ложь.

Квартира его состоит из одной, весьма скудно обставленной комнаты, гаража нет и в помине, у подъезда маячит раздолбанная машина, да и с деньгами у Вовки всегда беда… И вот теперь, когда он в могиле… Могила!

Я снова начала тыкать в кнопки.

— Козлов! — рявкнул Мишка.

— Когда мне отдадут тело?

— Чье?

— Володи.

— Евлампия, — просвистел приятель, — ты ему кто? Мать? Жена? Сестра? Тетка? В каком родстве состоишь с покойным? И почему тебе должны отдавать его тело? А?

— Но ты же знаешь…

— Ничего знать не желаю, он кремирован.

— Как? Когда? Почему мне не сказали?

— А почему должны были тебе, постороннему человеку, сообщать? Впрочем, если хочешь знать о всех похоронах, могу дать твой телефон сотрудникам морга Склифа, начнут каждый день тебя извещать. А мне больше не звони, по крайней мере, на работу! Володька сам дурак, нарубил дров! Убил бабу, а потом помер. Отвяжись от меня!

— Я, гражданин Козлов, больше никогда, слышите, никогда не позвоню вам, ни разу в жизни, и желаю вам сегодня споткнуться, выходя из трамвая, и сломать ногу!!!

Выпалив эту фразу, я швырнула трубку на стол, но промахнулась, и она свалилась у окна. Затем, схватив страничку из записной книжечки на букву "К”, я изорвала ее на мелкие части и тут же пожалела о содеянном. Козлов — мерзавец, но теперь пропали номера всех друзей, чьи фамилии начинаются на эту букву.

Слегка остыв, я закурила и уставилась в окно. Старая истина, придуманная не нами: друзья познаются в беде. Мы‑то считали Козлова приятелем! И вот каким он оказался, когда в дверь постучалось несчастье! Бедный, бедный Вовка, кремированный впопыхах равнодушными людьми, ушедший без отпевания и поминок, оклеветанный, унесший на тот свет замаранное имя! Ну уж нет! Я встала, вышвырнула окурок в окно и решительно потянулась к валявшемуся на полу телефону. Нет уж, не бывать такому! Я не дам вывалять честное имя Володи в грязи, может, ему и впрямь уже все равно, но я просто не смогу смотреть в глаза Ксюше. Я обязана защитить фамилию "Костин”. Да, но как это сделать? Очень просто — найти настоящего убийцу Софьи Репниной, а потом заставить мерзкую газету "Московский комсомолец” напечатать другую статью, ту, которую я напишу сама.

Действовать следовало незамедлительно. Для начала я позвонила на работу и, зажав пальцами нос, загундосила в трубку:

— Алло, это кто? Роман, вы? Простите, бога ради, я заболела, простудилась, насморк подцепила.

— Мы уж вам звонили, — перебил Ломов, — но Кирюшка ответил, что вы спите.

— Да, продрыхла двое суток.

— Евлампия Андреевна, дорогая, не думайте ни о чем, болейте на здоровье, — пропел Ломов, — за неделю поправитесь?

— Надеюсь!

— Ну и отлично.

Я кинулась к шкафу. Все‑таки мой начальник — идиот, ну как можно болеть на здоровье?

Адрес Репниной — Аргуновская улица, дом 6, квартира 15, сказанный вскользь Славкой Рожковым, — врезался мне в память, наверное, на всю жизнь. Домишко, где проживала убитая, оказался так себе, пятиэтажка, но кирпичная. Правда, от блочных собратьев здание практически не отличалось. Я влезла наверх и, отметив, что на простой деревянной двери нет бумажки с печатью, позвонила. Внутри квартиры послышались быстрые шаги, и перед моими глазами предстала худенькая женщина в потертых джинсах и желтой, заляпанной краской футболке. До носа долетел запах краски и чего‑то специфического — то ли обойного клея, то ли шпаклевки.

— Вам кого?

— Я по объявлению, — ответила я, — уж извините, без звонка, рядом живу, вот и решила прийти.

— По какому объявлению? — удивилась хозяйка, вытирая руки о грязные брюки.

— О продаже квартиры.

— И где вы его прочитали?

— В газете "Из рук в руки”, сегодня увидела. — Я принялась достоверно врать, наблюдая, как у тетки медленно расширяются зрачки. — Меня уж очень данный вариант интересует, поэтому и поторопилась, чтобы первой прибежать. Сама тут проживаю, в соседнем здании, а теперь сына отселить решила. И цену вы приемлемую объявили — двадцать тысяч. У меня как раз столько. Вы же небось торопитесь? Там написано "продаю срочно”. Можно на квартиру взглянуть?

— Ах, гнида! — обмерла хозяйка.

Я оскорбилась:

— Вы мне? Ну, ничего себе выраженьице! За такое и схлопотать можно!

— Ой, простите, — затарахтела хозяйка, — конечно же, я не вас имела в виду, а Тоньку или Гальку, уж не знаю, которая из них объявление дала. Только прав у них никаких на жилплощадь нет, мне все принадлежит.

— Что‑то я не пойму, о чем речь!

— Да входите, — велела тетка и втянула меня внутрь. Прихожей не было. Буквально пятьдесят сантиметров отделяло входную дверь от комнаты. — Проходите, — хозяйка подтолкнула меня к стулу, — уж извините, беспорядок тут. Вещи разбираю, а заодно окно крашу, совсем сгнило, скоро вывалится. Сонька‑покойница ленивая была, прости господи. В ванной кафель попадал, на кухне линолеум зацвел, и в сортире потолок сыплется. Горе, а не квартира, сюда бог знает сколько средств вложить надо, чтобы до ума довести.

— Ничего, ничего, — быстренько сказала я, — были бы стены, у меня сын рукастый и невестка прилежная, вмиг гнездышко обустроят.

— Да не продается ничего! — в сердцах закричала баба.

— А объявление?

— Вот сволочи! Вот гады! Ну, я им покажу, — вскипела хозяйка, — за моей спиной орудуют! Между прочим, еще в права наследства не вошли, а уже распоряжаются. Моя квартира, моя, Веры Салтыковой, а не ихняя, потому как они Соньке не родные. Да и потом, вы не захотите здесь жить.

— Почему?

— Тут человека убили.

— Где? — отшатнулась я, изображая ужас.

— Вот прямехонько на этом месте, где сейчас сидите, она и лежала.

— Ужас, ужас, — забормотала я, — а кого убили? За что? Из‑за денег? Вера прищурилась.

— Не‑а, любовь такая вышла у Соньки, смертельная, я ей еще когда говорила: твой ментяра — зверь. А она: "Много ты понимаешь, я из него веревки вью”. Довилась, вон чем кончилось: Сонька на кладбище, а я тут шмотки ее грязные разбираю, не попивши, не поевши, да еще гниды объявления дают.

— Знаете, — лучезарно улыбнулась я, — вещи выбрасывать так тяжело, вы, наверное, устали, проголодались. Сейчас я сгоняю домой, притащу жрачку, и бутылочка есть.

— Водки не пью, — отрезала Вера, но глаза у нее заблестели.

— И я горькую не употребляю, дамское в холодильнике стоит, красненькое, сладкое… Ну так как, а? Помянем несчастную, поболтаем.

— Гони, — велела Вера, — и то правда, отдохнуть пора, с раннего утра возилась, без роздыха, прямо спину свело. Дуй к себе, пока я картошечку сварю.

Я выскочила на улицу и понеслась в ближайший магазин. Очень хорошо, что Вера Салтыкова любит выпить, и очень плохо другое: я‑то алкоголь совершенно не переношу, просто на дух не перевариваю. А придется пить вместе с теткой, чтобы у той развязался язык. У прилавка маячили две личности неопределенного возраста с опухшими лицами.

— Слышь, дочка, — прохрипела одна непонятного пола, — дай денег на хлеб.

— Нету, — отрезала я.

— Нету на батончик, отсыпь на водочку, — жалобно просипело второе существо.

Меня всегда привлекают люди, говорящие правду, потому второму бомжу я протянула рубль. Купив две бутылки крепленого вина, я аккуратно открыла одну и стала выливать содержимое на клумбу возле супермаркета.

— Эй, погодь, — закричал один из алкоголиков и кинулся ко мне, — что делаешь‑то?

— Вино выплескиваю, бутылка пустая нужна.

— Дай выпью.

— Только не из горлышка, неси стакан.

— Не вопрос, — обрадовался парень и протянул грязную литровую банку, — сюда лей.

Я наполнила сосуд и потом, купив в бакалейном отделе пакет вишневого сока, перелила его в освобожденную емкость. Вышло здорово, даже вблизи было невозможно заметить разницу. Прихватив еще колбасы, банку зеленого горошка, грамм триста сыра и пачку масла, я вернулась к Вере.

— Вот, что было.

— А и здорово, — обрадовалась Салтыкова, — картошечка поспела, колбаска какая? "Докторская”? Отлично, жирную я не люблю.

— — Я тоже.

Обрадовавшись схожести вкусов, мы сели за стол. Я всплеснула руками:

— А хлеб?

— Ща порежу, — пообещала Вера и отвернулась к кухонному шкафчику.

Я быстренько налила ей портвейна, а себе вишневого сока и предложила:

— Давай, не чокаясь, за упокой.

Вера мирно опрокинула стакан. Я тоже не подкачала и разделалась с соком. Честно сказать, я больше люблю томатный, но вишневый все же лучше, чем портвейн.

Мы положили на тарелки картошку, и тут зазвонил телефон. Вера пошла в комнату, я быстренько повторила операцию по розливу. После второй дозы у хозяйки покраснели щеки. Потом она очень удачно захотела выйти в туалет и по возвращении получила третий стакан. Одним словом, через полчаса дама оперлась локтями о стол и слегка заплетающимся языком спросила:

— Любовные романы любишь?

— Обожаю, — покривила я душой, — целый день только их и читаю.

— Так я тебе про нас и Соньку расскажу такой роман! Хочешь послушать?

— Очень, — радостно воскликнула я, — вся внимание.

ГЛАВА 9

Мать Сони Репниной была любвеобильной дамой и без конца выходила замуж. Конечно, каждый портит свою жизнь как хочет. Кто‑то пьет горькую, кто‑то балуется наркотой, ну а Лидия Ивановна обожала менять мужей. Сколько их было на самом деле, старшая дочь, Верочка Салтыкова, и сосчитать не могла. Ее родной папа Андрей ушел от маменьки году этак в 70‑м, когда Вере исполнилось пять лет, и она его хорошо помнила. Вернее, запомнился не столько папа, сколько тот факт, что, убегая из дому, он метнул в спокойно улыбающуюся маму табуретку. Она просвистела над ухом Лидии Ивановны и попала в большой шкаф, мигом разбив зеркало.

— Ну и… с ним, — сказала мамочка.

Верочка была еще очень маленькой, но такие слова хорошо знала. Мама пела в ресторане, и подвыпившие посетители частенько ругались.

— С кем, — спросила девочка, — с папой или шкафом?

— С обоими, — ответила мать, потом подумала и добавила:

— Все же от гардероба больше пользы, и по бабам не бегает.

Потом появился дядя Сеня, у которого имелась своя дочка Галка, на год старше Веры. Он прожил с Лидией Ивановной два "сезона” и скончался. Лидия удочерила Галю и стала тянуть двух девочек. Но одна она оставалась недолго. Буквально через пару месяцев вдова вышла замуж. Нового супруга звали Николай, он был на десять лет младше молодой жены и имел пятилетнюю сестру Антонину. Дядя Коля не понравился ни Вере, ни Гале. Он играл на гитаре в каком‑то, как тогда говорили, вокально‑инструментальном ансамбле и пил горькую. Вернее, употреблял все: горькое, сладкое, кислое… Напившись пьяным, начинал драться, бил девочек и Лидию. Мамочка совсем было собралась разводиться с извергом, но тут господь взял дело в свои руки, и Николай попал под машину. Естественно, Тоня осталась с Лидией Ивановной. Далее в жизни певицы случились по очереди Иван, Саша и Саша. Из‑за того, что имена у последних мужей оказались одинаковыми, девочки звали их, как царей: Александр Первый и Александр Второй. Детей у них, слава богу, не было. Потом последовали романы с Виктором и Семеном, а в 1978 году Лидия Ивановна опять сошлась с Андреем Салтыковым. Мужик к тому времени полностью отказался от искусства и занялся… пошивом сумок. Словом, стал тем, кого в далекие советские времена звали цеховиком. На небольшой подмосковной фабрике, расположенной в богом забытом городке Пенкин, шились отвратительные, уродливые изделия, зато кожа на них шла превосходная. Андрей мигом организовал дело. За счет экономного раскроя материала стали получаться большие остатки, и из них мастера тачали шикарные сумки, на подкладках которых был нашит ярлык: "Париж”. Готовая продукция реализовывалась через знакомых директоров магазинов. Потом Салтыков осмелел, стал закупать кожу, и подпольное производство заработало на всех парах. Впрочем, так же в те годы шили джинсы и мужские "фирменные” рубашки с планкой и воротничком на пуговицах. В 1980‑м родилась Сонечка, единственная родная сестра Веры. И хотя девочек разделяло пятнадцать лет, они относились друг к другу очень нежно, в особенности старшая, всегда опекавшая младшую. Вера недолюбливала Галю и Тоню. В подростковом возрасте она жутко ревновала к ним Лидию Ивановну. Девочки постоянно ругались, даже дрались. Конец распрям положил Андрей. Он явно не хотел видеть дома посторонних подростков, постоянное напоминание о череде других мужей супруги. Поэтому Салтыков поступил просто. У Гали неожиданно обнаружился порок сердца, ее отправили жить и учиться в специальный подмосковный санаторий, а у Тони заболели легкие, и девочка тоже оказалась в "лесной школе”. Их никто не бросил. И Лидия, и Андрей часто навещали детей, привозили им одежду, сладости, игрушки, но домой больше не брали никогда, даже на Новый год. В 1986 году Салтыков легализовал бизнес, стал кооператором. Удивительное дело, но многие дети строят свою жизнь таким образом, чтобы ни за что не повторить судьбу родителей. Верочка, обладавшая неплохим голосом и отличным слухом, не захотела стать, как Лидия, певицей. Ее привлекала спокойная денежная профессия ветеринара. Девушка поступила в академию, закончила ее и теперь спокойно работала в клинике. Замуж она пока не вышла, да и не очень хотела — насмотрелась в детстве на семейную жизнь матери.

Соня была совсем другой — вертихвосткой, глуповатой и ленивой. Как ни старались отец и мать, в институт младшая дочь не попала. Андрей хотел было отдать ее на платное отделение, но тут у Сони случилась любовь, и она выскочила в семнадцать лет замуж за Сергея Репнина. Обрадованный Андрей купил дочери квартиру и махнул рукой на ее высшее образование, Однако через полгода Софья развелась, но фамилию оставила, не захотела вновь заводить канитель с документами. Работать она тоже не желала, предпочитая брать деньги у родителей и жить в свое удовольствие. А удовольствие Соня понимала просто — хорошая еда, сладкая выпивка и отличный любовник. Впрочем, если без первых двух слагаемых счастья девушка еще могла обойтись, то мужчина требовался ей всегда: Причем Соня любила заводить романы с тридцатилетними, сверстники ее не привлекали — торопливые, безденежные мальчики.

— Она меняла мужиков, словно колготки, — бормотала Вера, — никак остановиться не могла.

От одного плохо пахло, у другого оказались кривые ноги, третий храпел, четвертый урод, пятый…

Даже Лидия Ивановна, не отличавшаяся особенным целомудрием, удивлялась. А Андрей разозлился и велел дочери остепениться и устроиться на работу. Но Соня не послушалась и продолжала порхать по клубам и ресторанам. Тогда отец обозлился и перестал давать ей деньги. Соня фыркнула и бросила:

— Подумаешь, и без тебя проживу, старый дурак!

— Ты как со мной разговариваешь! — взбеленился тот. — Выросла, в проститутку превратилась, в кого только ты такая?

— Вся в тебя и в мамочку, — парировала Соня. У нее был острый язык, и за словом в карман она не лезла.

— Немедленно извинись перед матерью, — прошипел отец.

— Еще чего, — взвилась Соня, — у нее сколько мужиков было, и вроде как нормально, а я блядь?

— Я выходила замуж, — попробовала расставить точки над "i” Лидия Ивановна, — всегда жила в законном браке, а ты таскаешься по парням…

— Можно подумать, что штамп в паспорте меняет дело, — захохотала непочтительная дочь, — блядь и есть блядь, как бы мужней женой ни прикидывалась. Сколько у Верки папочек было? Десять? Двенадцать?

Лидия Ивановна только растерянно моргала, а Андрей Иванович схватил дочурку за нежные запястья и выкинул на лестницу с воплем:

— Чтобы ноги твоей, развратная дрянь, тут больше не было!

— Насрать на вас три кучи, — проорала Соня, стоя во дворе, — чтоб вы сдохли, лицемеры!

Естественно, после такого выяснения отношений все контакты между родственниками были по рваны. Соня попала в тяжелое положение. Когда отец, лишив материальной поддержки, выгнал ее из родительского дома, у нее как раз случился "простой”, в череде любовников образовалась брешь, и денег на житье взять было неоткуда. Вера, конечно, помогала сестре, но много она дать не могла. Пришлось Софье, наступив на горло собственной песне, устраиваться на работу. Девушка была настоящей красавицей, и ее охотно взяли в элитный салон "Лилия”, торгующий дорогущими букетами, икебанами и горшечными растениями. Зарплата была невелика, зато в торговую точку частенько заглядывали богатые мужики, и Сонечка просто расцвела, любовники менялись, словно кадры в кинопленке…Но весной, где‑то в марте, а может, и в апреле, Вера не помнила точно, она пришла к Соне без звонка, просто работала тогда на машине ветеринарной "Скорой помощи” и была на вызове буквально в соседней с Сониной квартире. Время близилось к одиннадцати вечера, и Верочка подумала, что сестра дома. Мысль о том, что у нее, скорей всего, в кровати мужик, пришла старшей сестре в голову только тогда, когда Соня приоткрыла дверь и недовольно протянула:

— Чего тебе?

— Вот, заскочила проведать, — ответила Верочка, окидывая взглядом черный коротенький пеньюар, красовавшийся на сестре.

Потом она увидела на вешалке дубленую мужскую куртку и уловила запах хороших сигарет. Соня, несмотря на легкость поведения, вела здоровый образ жизни: не пила, не курила и даже посещала тренажерный зал.

— Давай завтра встретимся, а? — предложила Софья. — Гость пришел.

— Ладно, — пожала плечами Вера, — мешать не стану.