Дарья Донцова

Глава 25

До «Полежаевской» я добралась без труда, а вот автобуса пришлось ждать очень долго. Когда железный ящик на колесах наконец прибыл и распахнул двери, из его нутра пахнуло жаром и такими «ароматами», что я сначала шарахнулась в сторону, но делать было нечего, пришлось втискиваться в злую, потную толпу.

Автобус захлопнул двери и поколесил по переулкам, меня охватила тоска. Со всех сторон дорогу обступали высокие заборы, тут и там торчали разнокалиберные трубы, гаражи и грязные, ржавые конструкции, то ли незаконченные стройки, то ли разрушенные дома. Ни магазинов, ни ларьков, ни жилых зданий. Автобус резво скакал по мостовой, петляя, словно заяц, но пейзаж за окнами оставался неизменным: удручающим, давящим.

Наконец из динамика прохрипело:

— Платформа «Товарная».

Я протолкалась к выходу, выскочила на улицу, всей грудью вдохнула свежий воздух и осталась одна. Одышливо кашляя, «душегубка» на колесах исчезла за поворотом, больше здесь никто не сошел, и спросить дорогу было решительно не у кого. Вздохнув, я пошла в гору, за заборами царила тишина, наконец показался мужик с портфелем.

— Где тут Тупиковая улица? — обрадовалась я.

Он пустился в объяснения:

— Прямо топай, не сворачивай, через пути перейдешь, забирай левее, потом увидишь забор, в нем дыру, лезь туда и дуй прямиком через пустырь, там стоят дома, это тебе Тупиковая и будет.

— Другой дороги нет? — ошарашенно поинтересовалась я.

— Одна она тута, через пути, — ответил абориген и ушел.

Я побрела в указанном направлении, минут через двадцать, когда перед глазами предстала изгородь с огромной дырой посередине, меня охватила злость. Кому пришло в голову построить тут дома? Как их жильцы добираются на работу?

Барак, в котором купила комнату Вера, выглядел столь отвратительно, что я даже на секунду зажмурилась.

Я и не предполагала, что в Москве могут быть подобные здания, вернее хижины. Длинное, приземистое, одноэтажное сооружение смотрело на мир тусклыми, грязными окнами, на двери отсутствовала ручка, и я ободрала пальцы, пока сумела открыть ее. Перед глазами предстал длиннющий извилистый коридор, темный и вонючий.

Из‑за дверей раздавались звуки выстрелов, детский плач, музыка и громкие вопли. Население барака смотрело телик, воспитывало детей и ругалось.

За дверью с цифрой 2 стояла тишина, я сначала постучала, потом толкнула створку, та оказалась не заперта.

Крохотная, едва ли десятиметровая комната выглядела убого. Давно не мытое окно, подоконник с облупившейся краской, стены, покрытые ободранными обоями, на полу доски, выкрашенные темно‑коричневой краской, а в углу железная кровать с панцирной сеткой, на которой валялась газета. Веры не было, и похоже, что она сюда не приезжала, потому что вещи отсутствовали.

Я покусала губу. Хорошо, пусть Калягина продала все: мебель, посуду, люстры, но личные вещи? Милые сердцу мелочи? Зубная щетка, в конце концов! Или Вера собиралась провести остаток жизни на койке без матраса и постельного белья? И куда подевалась сама Калягина?

Поколебавшись минуту, я толкнулась в соседскую комнату.

— Кого черт принес? — не совсем трезвым голосом заорал мужик в грязной футболке.

Перед ним на столе громоздилась сковородка с жареной картошкой, бутылка пива и лежал батон колбасы.

У окна стояла женщина в ситцевом халате, а с дивана, застеленного ковром, таращился болезненный, худосочный ребенок, очевидно, девочка, потому что в ушах у нее покачивались огромные, по‑цыгански ярко‑золотые серьги.

— Надо чего? — рявкнул хозяин.

— Не знаете, где Вера Калягина?

— Кто? — рявкнул парень.

— Соседка из второй комнаты, женщина, которая недавно купила ее.

— Мы и не слыхивали, что кто‑то приобрел конурку, — тихо сказала тетка в халате, — как Ленька до смерти допился, она пустой стояла, уже два года небось.

— Значит, не видели?

— Нам недосуг за другими приглядывать, — продолжал злиться мужик, — своих делов хватает.

— Извините, — улыбнулась я, пытаясь установить контакт с ним, но он начал мрачно тыкать вилкой в картошку, потеряв ко мне интерес.

— Вы ступайте в двенадцатую, — посоветовала женщина, — там Анна Михайловна живет, у ей спросите, она тута всю жизнь колготится, могет знать.

Я пошла по коридору, но нужная комната оказалась заперта на огромный, театрально‑бутафорский висячий замок. В конце концов ноги привели меня на кухню, где две тетки неопределенного возраста ссорились из‑за места на плите. Увидав постороннюю женщину, они не прервали своего увлекательного занятия и лишь мимоходом огрызнулись:

— Никого мы не видели.

Я принялась бродить по коридору и бесцеремонно заглядывать во все комнаты. Добрая половина обитателей барака пребывала в пьяном состоянии, их трезвые собратья не желали разговаривать, лишь бурчали:

— Тут постоянно жильцы меняются, за всеми не углядишь.

В конце концов я устала и захотела пить. Стоит ли упоминать о том, что нигде мне не предложили чаю и не пригласили сесть? Плохо воспитанные, злые люди держали незваную гостью на пороге, торопясь вытолкать ее в коридор.

И только слегка пьяноватая бабка из пятнадцатой комнаты проявила милосердие.

— Да ты садися, — она пододвинула мне колченогую табуретку, — передохни.

Я мужественно вытерпела запах перегара и повторила прежний вопрос:

— Значит, новые жильцы не въезжали? Никаких женщин по имени Вера?

— И, милая, — всхлипнула бабка, потом она уцепила со стола эмалированную кружку и принялась жадными глотками пить воду, — тут разве всех упомнишь? Один помер, другая мужика убила, третья повесилася… Сама зачем сюда заявилась?

— Комнатку хотела купить, — соврала я, — вторую.

— Ты чего, — выпучила блеклые глаза старуха, — с горы упала? Хуже места, чем наш барак, во всем свете не сыскать, чисто ад на земле, беги отсюдова, пока жива, здеся людя, как мухи, мрут! Бац и нетути…

По щекам бабки потекли мутные слезы. Старуха пошарила на подоконнике, выудила из‑за грязно‑серой тряпки, заменявшей занавеску, початую бутылку с наклейкой «Водка Комсомольская» и спросила:

— Глотнешь со мной?

Я помотала головой.

— Брезговаешь? — надулась бабка. — Так у меня тут заразы нету.

Не желая обижать приветливую бабуську, искренне предлагавшую «угощение», я поспешила соврать:

— Язва вчера открылась.

— А‑а‑а, — протянула пьянчужка, — тогда ясно, здоровье беречь надо, ею не купить ни за какие денежки, правильно, девка, молодец.

Сделав прямо из горлышка пару глотков, старуха совсем повеселела.

— Эх, слышь, я все про вторую комнату расскажу!

Уставшая от беготни по городу, я тупо сидела на жесткой табуретке, не особо следя за путаной речью бабки.

— Сначала там Ванька жил, его здеся гнидой прозвали…

Следовало встать, попрощаться и идти назад, к метро, но стоило вспомнить бесконечный путь к автобусной остановке, как вся моя решимость пропадала.

— Машка Кольке башку сковородником проломила, — журчала бабка, не забывая прикладываться к бутылке, — он не помер, идиотом стал, отправили в дурку, а Машке срок дали, и правильно…

Я собрала всю волю в кулак и поднялась.

— Ты куда? — насторожилась бабка.

— Пора мне, уже поздно, пока до дома доеду!

— Я только ищо про трех первых хозяев рассказала, — возмутилась старуха, — ладно, давай о Леньке, о последнем!

Но я решительно шагнула за порог, великолепно понимая, что ничего интересного не услышу.

Быстрым шагом я двинулась через пустырь, обратный путь оказался длинней, к тому же я совершенно не узнавала дорогу. Сначала возникли мусорные баки, потом какие‑то покосившиеся халабуды, запертые на висячие замки. Из‑за дверей доносилось кудахтанье. Жители бараков, тратившие все заработки на алкоголь, вели натуральное хозяйство, они держали кур и даже пытались вырастить немудреные овощи, я чуть было не наступила на грядку.

Увидав вскопанный квадрат земли, я остановилась.

Нет, определенно шла сюда другой дорогой, никаких сараев и посевов на пути не попадалось. В ту же секунду меня осенило, и я от злости топнула ногой. Ну и дурака сваляла, повернула у дома направо, а нужно было идти налево, и теперь, вместо того чтобы приблизиться к забору с дырой, я удаляюсь от него.

Ругая себя за глупость, я хотела повернуть назад, но тут с неба стеной хлынул ливень, дождя на сегодня не обещали, однако я твердо знаю, что синоптик ошибается всего один раз, но зато каждый день, поэтому всегда имею при себе зонтик. Дрожа под крупными каплями, я шарила в сумочке. Ничего. Очевидно, крохотный, складывающийся четыре раза японский агрегат непостижимым образом потерялся.

Ливень усилился, теперь он хлестал так, словно некто на небесах опрокинул вниз бездонную бочку. Взвизгнув, я кинулась к сараям и принялась трясти дверцы.

Поддалась четвертая, скоба, на которой держался замок, выпала из паза, и я влетела внутрь маленького, темного помещения.

Тут, слава богу, было сухо, а через пару секунд мне стало понятно, что в сарае не темно. Сквозь тусклое окошко с пыльными стеклами проникал робкий свет.

Я вздохнула и огляделась: сесть не на что, никакой мебели в помещении не нашлось, он был забит каким‑то хламом: досками, банками, узлами с тряпками, полуразбитыми бутылками, и еще тут отвратительно пахло чем‑то приторно‑сладким, тошнотворным. Если бы не падавший стеной ливень, я ни секунды бы не задержалась в лачуге.

Внезапно откуда‑то снизу донесся мелодичный звук: та‑та‑та, тра‑та‑та. Удивленная, я поглядела на пол и возле большой кучи узлов заметила женские часики, похоже, золотые. Согласитесь, странная находка для грязного сарая, набитого дерьмом.

Я подняла безделицу. Циферблат был прикрыт резной крышечкой, на нем, причудливо переплетаясь, чернел вензель «ВИ». Я уставилась на часы — где я видела подобные? Тут крышечка внезапно открылась, и механический голосок пропищал: «ку‑ку‑ку‑ку». От неожиданности я выронила находку. И мигом вспомнила, чью руку украшал сей предмет. В памяти ожила картина: вот я сижу у Веры, и вдруг раздается «та‑та‑та, тра‑та‑та».

— Папа подарил, — поясняет женщина, — очень давно, ездил в Швейцарию и привез. Я еще в институте училась, весь курс смотреть бегал, удивлялся, ни у кого таких не было.

Внезапно мне стало страшно, значит. Вера приходила в этот сарай… Зачем? Что привело ее сюда?

Я вновь подняла часы, сунула их в карман, потом принюхалась и с громким визгом вылетела под хлещущий дождь.

* * *

Увидев на пороге меня, мокрую до нитки и перепуганную насмерть, Гри мгновенно сказал:

— Немедленно иди в ванную и встань под горячий душ, еще простынешь, тетеха!

Я ощутила прилив благодарности к хозяину и, шмыгнув носом, последовала его совету. Неожиданно мне стало легче, теплые струи смыли усталость, из носа выветрился мерзкий, сладкий аромат.

Когда я вышла на кухню, Гри ткнул пальцем в тарелку с салатом.

— Ешь, тебе нарезал! Без майонеза!

Я хотела разозлиться, но вдруг сказала:

— Спасибо, мне и не хочется жирный соус.

— Кто тебя спрашивать станет, — хмыкнул Гри, — тут я решаю, кому что есть или пить. Теперь живо рассказывай, что приключилось!

Я вытащила из кармана золотые часики и положила перед хозяином. «Та‑та‑та, та‑та‑та», — зазвучала нудная мелодия.

— Это что? — изумился Гри.

Я начала рассказ, удивляясь тому, что способна связно излагать мысли.

* * *

Где‑то около полуночи Гри вошел ко мне в комнату.

— Не спишь?

— Устала очень, — ответила я, откладывая журнал, — вот и нет сна.

— Ну‑ну, — хмыкнул Гри, — ты мне про новую квартиру ничего не рассказала.

Я, забыв о стеснении, села и радостно принялась описывать комнаты с кухней.

— Хорошо, что плита электрическая, теперь я газа боюсь! И еще…

— Что? — насторожился Гри.

— Да меня пчела за ухо там укусила, — засмеялась я. — Перед подъездом летала и тяпнула, теперь болит.

— Надо было сразу валокордином помазать, ну‑ка, покажи!

Крепкими пальцами Гри ухватил меня за ухо и цокнул языком:

— Ага… Пчела, говоришь? Не похоже. Укус выглядит как вздувшийся прыщик с дырочкой, а у тебя кусочек мочки отхвачен, правда, крохотный.

Я засмеялась.

— Тоже, как и Арсений, намекаешь на бандитскую пулю?!

— Какой Арсений? — сурово сдвинул брови Гри.

Я встала, взяла сигареты, распахнула окно и стала рассказывать про охранника. Честно говоря, думала, что Гри развеселится и начнет хихикать над глупым секьюрити, но хозяин сделался совсем мрачным, он молча выслушал меня и протянул:

— Тебя последнее время просто преследуют неприятности. Сначала натыкаешься на труп Дорофеева, взрывается газ, потом на дороге попадается пчела с зубами.

— За мной еще пьяный на машине гонялся, — хмыкнула я, — я в витрину вскочила, чудом не изрезалась.

— Ты мне ничего об этом не рассказывала, — с угрюмым видом упрекнул Гри.

— Не хотела волновать, — отмахнулась я, — зачем людям из‑за ерунды настроение портить.

— Ладно, — протянул Гри, — спи, набирайся сил!

Утром я провалялась до полудня, не услышала звонка будильника, еле‑еле продрала глаза, наткнулась взглядом на циферблат и в полном ужасе бросилась на кухню. Гри сидел за столом, около него стояла чашка.

— Прости, — залепетала я, — сама не пойму, отчего в спячку впала.

— Ерунда, — вполне мирно ответил хозяин, — просто ты сильно устала. Знаешь, что лежало в том сарае?

Я закивала.

— Догадываюсь, тело Веры, поэтому там так пахло, я сразу поняла и дико испугалась.

— Точно, — закивал Гри, — обнаружили ее останки под грудой узлов и тряпок. Тот, кто засунул туда труп, хорошо знал, что в этом месте никто рыться не станет, и вообще, Калягину не хватятся!

— Почему? — прошептала я, вновь начиная трястись в ознобе — Квартиру она продала, — пояснил Гри, — нового адреса никому не оставила, да и сообщать его некому было. Близких подруг у нее нет, родственников тоже никаких, а соседям по фигу, уехала и уехала. Теперь о сарае.

За каждой семьей, живущей в бараке, закреплена одна такая дощатая будка. Люди в них всякую хурду‑бурду хранят, лопаты, грабли, ненужные вещи. Тот, в котором нашли Веру, записан за второй комнатой, а обитатели барака, хоть и горькие пьяницы, чужую собственность блюдут. Во второй комнате проживал некий Ленька, он допился до смерти, не успели мужика похоронить за госсчет, как появилась его законная жена и объявила себя наследницей. Комнатенку она решила продать, почти два года пыталась, но никто, сама понимаешь, на Тупиковую улицу не рвался, даже копеечная цена не привлекала.

Жители барака в пустую комнату не ходили и в сарай не заглядывали. Чужое, оно и есть чужое, нечего туда шастать. То, что на днях комнату номер два купили, не знал никто. Если бы не ты, тело не нашли бы никогда. Ну, может, лет через десять начали сносить сараи и обнаружили бы косточки. Очень удобное место для того, чтобы схоронить труп, пустынное, никому не интересное. Посторонний человек туда не пойдет, на Тупиковой улице нет ничего, ни магазинов, ни кинотеатров, ни контор, только бараки, а их жители в сарай не полезут. Впрочем, думается мне, найди кто из любопытных мальчишек тело, взрослые бы мигом закопали его в близлежащей канаве. Милицию вызывать там никто не станет, жители бараков предпочитают не связываться с ментами.

— Когда ты все узнать успел! — поразилась я.

— Спать меньше надо, а вообще Федька помог, мой приятель, — пояснил Гри. — Одного не пойму, почему Вера решила жилплощадь на Тупиковой улице приобрести? Знаешь, сколько ей агентство за роскошные хоромы с настоящим евроремонтом отвалило?

Я покачала головой.

— Нет.

— Триста двадцать тысяч, не рублей, конечно, — воскликнул Гри, — дом у Калягиных элитный, кирпичный, лифт, консьержка, два санузла, кухня с лоджией, паркет наборный, высота потолка три пятьдесят. В таких зданиях квадратный метр минимум по две тысячи долларов идет, а если учесть, что стоит домик почти в самом центре, но в тихом зеленом дворе, то думаю, что и все три на метре можно затребовать, а их там имелось почти двести.

Агентство хорошо нагрело руки на апартаментах Калягиной. Но странно, очень странно. С чего она так торопилась? Почему понеслась в «Новый дом»? Наверное, ведь понимала, что теряет существенную сумму.

— Вере постоянно звонили родители учеников, угрожали, требовали деньги назад, вот она и решилась на отчаянный шаг, — напомнила я. — А торопилась она от того, что хотела раздать побыстрей долги, наверное, думала о детях, которые еще могут успеть заплатить за вступительные экзамены.

— Ладно, — кивнул Гри, — пусть так, но зачем купила это непотребство? Могла приобрести миленькую однушку.

— Деньги экономила, хотела вернуть долги, — терпеливо повторила я.

— Насколько помню, — сказал Гри, — речь шла о двухстах шестидесяти тысячах. У Веры на руках оказалось триста двадцать. Целых шестьдесят кусков получилось «лишними». Хватило бы на маленькую, но приличную квартирку. За каким чертом селиться на Тупиковой улице? Просто мазохизм какой‑то! Иметь свободные средства и польститься на барак!

Я молчала, на ум не шли никакие объяснения.

— А история с мебелью! — не успокаивался Гри. — Зачем отдавать ее всю Шелесту?

— В счет долга, — заикнулась я.

— Но у нее на руках была необходимая сумма! Ладно, предположим, мадам Калягина тронулась умом и перебралась в барак, ну решила сэкономить, припрятать зеленые бумажки на черный день, боялась нищей старости. Но должно же было ей прийти в голову, что даже в дыре понадобятся кровать, шкаф, стол? Зачем всего лишаться, а?

Я пожала плечами.

— Понятия не имею.

— Я тоже, — подхватил Гри, — и уж совсем вызывает оторопь ее поход в сарай. Какого хрена Вера поперлась туда? Хотела посмотреть свои владения?

— Может, ее в сарай принесли уже мертвой.

— Нет, — покачал головой хозяин, — ее убили на месте, ударили по затылку трубой, она осталась лежать в сараюхе. И еще: зачем ключи оставила у соседки? Почему сама не передала их Шелесту, не дождалась риелтора…

— Знаешь, это понятно, — воскликнула я, — мужик по щекам лупил, при мне, небось не захотела лишний раз с хамом встречаться! И риелтора видеть не пожелала, тяжело было, морально, вот она и убежала.

— Ну может и так, — нехотя согласился Гри, — во всяком случае, эти факты единственные, хоть как‑то поддающиеся объяснению, остальное сплошные загадки.

И главная из них: где деньги? Успела Вера их отдать родителям абитуриентов? Или нет?