Дарья Донцова

Глава 26

Утром я не сумела встать. Горло будто раздирали острые кошачьи когти, в носу вращался обезумевший еж, чья‑то невидимая рука периодически включала вентилятор, и струя ледяного воздуха окутывала мое тело, мгновенно начинался озноб, потом холод сменялся жаром.

Я попыталась сесть, но не сумела даже оторвать голову от подушки, болели все косточки, а под веки словно насыпали песок.

— Эй, тетеха! — прогремел голос Гри. — Хорош дрыхнуть, вставай.

— Не могу, — еле‑еле ворочая языком, ответила я.

— Почему?

— Извини, похоже, я вчера простудилась.

Ледяная ладонь легла мне на лоб.

— Ага, — протянул Гри, — погоди‑ка.

Я продолжала молча лежать, уткнувшись в подушку, внезапно в подмышку воткнулось нечто холодное.

— Не дергайся, — велел хозяин, — это всего лишь градусник.

У меня не было сил на разговоры, поэтому я никак не отреагировала на слова Гри.

— Понятненько, — вдруг заявил детектив, — ну ладно, отдыхай пока, я побежал!

Дверь тихо скрипнула, я провалилась в сон…

Нос уловил аромат вареной курицы, глаза сами собой раскрылись и наткнулись на хозяина.

— Давай, — заорал Гри, — садись и ешь Я невольно выполнила первую часть приказа, сумела кое‑как принять полувертикальное положение и с огромным удивлением увидела у старика в руках поднос.

— Вот, — заявил Гри, — начинай.

— Что?

— Ешь! Сварил цыпленка и приготовил жареной картошки, только не говори, что не любишь ее. Между нами говоря, крайне вредная еда, но, если человек болен, он имеет право на маленькие капризы, — заявил Гри.

Я во все глаза глядела на хозяина, а тот принялся заботливо хлопотать вокруг меня. Сначала умостил поднос на кровати, потом, смешно выпучив глаза, засюсюкал:

— Татусенька, открой ротик, съешь капельку бульончика за папочку В ту же секунду к моим губам приблизилась ложка, я машинально проглотила ее содержимое, суп оказался слишком соленым, да и перца в него Гри натряс от души, но меня до сих пор никто не кормил с ложечки, разве только в далеком детстве, а я, как и большинство людей, совершенно не помню сладкие годы младенчества.

— Молодец, — похвалил меня Гри, — скушаешь весь супчик, получишь пирожное, смотри я какое купил, с кремом!

— Где взял сладкое? — прошептала я.

— Если скажу, что сам испек, ты ведь не поверишь, — засмеялся хозяин, — в магазин сгонял, вообще‑то, я за курицей рванул. Имей в виду, цыпа совершенно волшебное средство при любых недомоганиях. Не зря в древности еду из кур считали лекарством. Ну а потом увидел кондитерский отдел и подумал, что одна корзиночка тебе не повредит. Эй, чего ревешь?

Я попыталась справиться со слезами, но потерпела неудачу, из глаз хлынул просто поток.

— Стоп, стоп, стоп, — начал бестолково бубнить Гри, — не любишь бульон? Или пирожное не с тем кремом? Я взял со взбитыми сливками, ты же один раз сказала, что обожаешь их!

Рыдания стали еще горше, Гри сел на кровать, потом неожиданно обнял меня, я уткнулась головой в его плечо, почувствовала запах одеколона и, неожиданно успокоившись, сказала:

— Ты ходил ради меня в магазин!

— Эка невидаль! — искренне удивился собеседник. — Супермаркет за углом.

— Купил мне сладкое!

— Ясное дело, тебе, сам я подобную гадость в рот не возьму, пирожное никому не нужная еда, но больных нужно баловать. Ты чего, раньше никогда не температурила и тебе вкусного не давали?

— Я простужаюсь два раза в год, — прогундосила я, — весной и осенью, в межсезонье, даже воспаление легких было.

— Почему тогда так удивилась при виде супа? О тебе никто не заботился? Вроде ты замужем была!

Я посидела пару секунд молча, а потом, по‑прежнему уткнувшись в плечо Гри, стала неожиданно вываливать свои обиды, накопившиеся за всю жизнь.

Только не надо думать, что детство мое было ужасным. Нет, я росла во вполне обеспеченной семье, имела папу, маму, бабушку, игрушки, книжки… Танечку пытались развивать и умственно, и физически, меня даже записали в секцию плавания и в литературный кружок.

Я не голодала, не знала побоев или унижений, но при этом была совершенно несчастной, никому не нужной девочкой.

И отец, и мать целые дни пропадали на работе, службу они считали главным делом своей жизни и частенько вкалывали по выходным. Я сидела с бабушкой, старушка обожала внучку, но, вследствие преклонного возраста, была крайне боязлива и не разрешала мне бегать, прыгать и общаться с другими детьми, потому что от них легко можно подцепить насморк, кашель, грипп, ветрянку, свинку… До семи лет я практически не имела дела со сверстниками. Но и в школе не приобрела друзей. Дети жестокие создания, они с радостью мучают тех, кто имеет недостатки, я же всегда была излишне полной. Правда, одноклассники никогда не травили школьницу Сергееву, они просто не замечали ее. На переменах я стояла одна, после уроков, когда весело щебечущие стайки ребят разбегались по своим делам, я опять оставалась в одиночестве. На мой день рождения собирались друзья родителей, у меня не было близких или дальних подруг, а когда я в девятом классе сломала руку и угодила в больницу, никто из ребят не пришел меня проведать. Училась я средне, была ничем не выделяющейся из массы хорошисткой. Петь, плясать, играть на рояле не умела, похвастаться супермодными обновками не могла и не обладала яркой внешностью: слишком полный подросток с волосами невразумительного цвета и самыми обычными глазами. Мальчики не обращали на меня никакого внимания, а девочки считали чем‑то вроде мебели. Стоит себе в классе парта, ну и хорошо, уберут ее — плакать не станем.

Не лучше обстояло дело и в институте, одногруппники отчего‑то вели себя так же, как одноклассники, меня никогда не зазывали в компании, не приглашали в кино или на пикники.

Потом мама вышла на пенсию, она обрела кучу свободного времени и начала вдруг бурно воспитывать подросшую дочь. Замечания сыпались из нее, словно горох из разорванного пакета. «Не сутулься, ты кривая», «Не ешь сладкое, ты толстая», «Не сиди букой, ты угрюмая», «Не стягивая волосы в хвост, ты уродка», «Ты никогда не выйдешь замуж», «Проживешь старой девой», «Кому такая нужна», «Попытайся улыбаться людям, авось какого‑нибудь дурака подцепишь», «Вот умрут родители, и останешься одна»…

К двадцати годам я четко составила о себе мнение: толстая, мрачная, никому не нужная, нелепая ошибка природы, невесть зачем явившаяся на свет.

Ну а потом я вышла замуж за Мишу. Не знаю, испытывала ли любовь к мужу, меня затопило безмерное чувство благодарности к человеку, который обратил свое внимание на никчемную Танечку. Я очень хорошо помнила слова к тому времени уже покойной мамы:

«Если случится чудо и колченогий старик решит жениться на тебе, следует быть ему благодарной и стараться вести себя так, чтобы супруг не разочаровался и не сбежал к другой, красивой женщине. Помни — твоя стезя домашнее хозяйство, вряд ли сумеешь сделать карьеру на работе».

И я старалась! Вскакивала в пять утра и неслась на рынок, чтобы муж к завтраку получил горячие сырники, мыла без конца квартиру, стирала, гладила. Правда, еда у меня получалась не ахти какая, а пыль победить я так и не смогла. И еще одно: меня никогда не баловали. Если я заболела, то все равно приходилось жарить мужу котлеты. В выходные Миша спал до полудня, а я бегала за картошкой, тащила неподъемные сумки.

Потом супруг внезапно умер, но я не осталась одна.

Господь одарил меня подругой, наверное, решил поощрить неумеху, теперь у меня есть Этти.

Слова лились из меня потоком, вперемешку со слезами и соплями, Гри молчал. Потом он вдруг схватил меня за плечи, встряхнул и сказал:

— Тебе нравится Аристарх?

— Нет, — удивилась я столь резкой смене темы разговора.

— А почему?

— Ну.., он слишком смазливый!

Гри усмехнулся.

— Значит, не во внешности дело. Тебя просто затюкали в детстве, да и муж попался гад.

— Не смей так говорить!

— Гад, — упорно повторил Гри, — пользовался тобой, небось понял, что ты один сплошной комплекс, вот и сел верхом.

— Миша любил меня.

— Правильно, а за что тебя не любить? Не пьешь, не бегаешь по мужикам, ломаешься у плиты!

— Я некрасивая.

— И чего? А потом, кто вбил тебе в голову эту чушь?

Посмотри в зеркало, очень даже миленькая.

— Толстая! Корова!

— Ну, во‑первых, ты сейчас сильно похудела. А во‑вторых, лично мне нравятся девушки в теле. Хочешь правду?

Я кивнула.

— Говори.

— Ты вполне симпатичная киса, — улыбнулся Гри, — с хорошим характером, не подлая, не дура, за такими парни в очередь стоят. Мне Рися вчера сказал: «Надо к Таньке присмотреться, надоели прошмандовки, пора жизнь устраивать».

— Ой, нет, — испугалась я.

— Почему? Он богат.

— Спасибо, не хочу.

— Красив!

— На мой взгляд, даже слишком, — фыркнула я, — просто мачо из рекламы сигарет. Брр! Помнишь, ты меня спрашивал про необитаемый остров? Так вот, с Аристархом никогда.

— А со мной? — вдруг спросил Гри.

Я хотела было возмутиться, но внезапно поняла, что мысль о совместном ведении хозяйства с Гри не вызывает у меня ужаса. Конечно, это не любовь, мне трудно увидеть в дедушке мужчину. Хотя не такая уж у нас и огромная разница в возрасте, и потом, Гри только внешне старик, похоже, душа у него моложе моей, да и разговаривает он не как дед. Если закрыть глаза, то можно принять моего хозяина за тридцатилетнего парня. Гри не кряхтит, не жалуется на здоровье, не говорит: «Вот в мое время сахар был слаще, а вода жиже», не осуждает других, не брюзжит, не стонет, не злится. И он принес помощнице в кровать пирожное, никто до сих пор никогда так не беспокоился обо мне. Если честно, то Миша не был внимателен, он никогда не поздравлял меня с 8 Марта, не дарил цветов. Вот Этти, та всегда…

Гри слегка толкнул меня в плечо, я обвалилась на подушку.

— Спи, тетеха, — велел хозяин, — вот на тумбочке вода и телефон. Чего случится, звони. Уж прости, но мне надо бежать, не скучай, скоро вернусь. Впрочем, могу попросить подежурить у койки Рисю.

— Не надо, — прокашляла я.

Холодная ладонь Гри снова легла на мой лоб.

— У тебя тридцать девять, хватит болтать, давай одеяло подоткну.

Я ощутила хлопки, хозяин старательно укутывал меня в перину, из глаз снова потоком полились слезы, потом на душе вдруг воцарилось спокойствие, и я неожиданно заснула с такой легкостью, словно сбросила с плеч два мешка со свинцовыми гирями.

* * *

Три дня Гри где‑то носился, ни о чем не ставя меня в известность. Я выздоровела и бесцельно бродила по квартире, от скуки занимаясь хозяйством.

В четверг Гри никуда не пошел, он вызвал меня в кабинет и заявил.

— Сквозь тучи пробился луч света, сколь веревочке ни виться, а кончик видно, одним словом, я почти разобрался во всем.

— Да ну? — недоверчиво спросила я.

— Ага, — хвастливо подтвердил Гри, — теперь знаю, отчего Вера купила убогую комнатенку. Калягина никто не убивал, Андрей решил сбежать, но не один, а с женой.

Я чуть было не села мимо стула.

— Не может быть!

— Может, — закивал Гри, — очень даже может. Парочка надумала провести старость в комфорте и срежиссировала представление. Андрей собрал деньги у учеников, и на руках у него оказалась круглая сумма. Калягин спрятался где‑то в городе и велел Вере избавиться от квартиры, но человека нельзя выписать со старой жилплощади в никуда, поэтому махинаторы подобрали самый дешевый вариант, чтобы много денег не терять. Потом Вера, прикинувшись бедной овечкой, продала роскошную квартиру. Ну‑ка сложи двести шестьдесят и триста двадцать? Сколько тысяч получится?

— Пятьсот восемьдесят, — машинально ответила я.

— Вот, — поднял вверх указательный палец Гри, — огромная сумма. Они с ней и собирались уехать.

— Куда? И потом. Веру же убили!

— Ты мне не дала договорить, — рассердился Гри, — что за идиотская манера перебивать на полуслове! Калягин сволочь! Он придумал гениальный план. Сначала милейший Андрей Львович берет жену в сообщники, предлагает ей бежать вместе с деньгами. Помнишь, его первая жена Настя неоднократно подчеркивала: Андрей легко может уговорить любую бабу, дамы падают вокруг нею штабелями. Вера, которая, очевидно, до конца любила ветреного мужа, с радостью согласилась участвовать в спектакле.

Она изобразила скорбь и, опознавая изуродованное тело, заявила:

— Это мой Андрей.

Естественно, ни у кого сомнений не возникло, и неизвестный бомж был кремирован под именем Андрея Калягина.

Потом наступает следующий этап операции. Мадам корчит из себя суперчестную особу, желающую вернуть деньги ученикам, продает квартиру, покупает халупу. Все ее действия должны убедить окружающих: вот как жизнь ударила бедную Веру, мало того, что осталась вдовой, так еще и жилья лишилась. Получив всю сумму на руки, Калягина отправляется к мужу, который прячется где‑то в необъятной столице…

Гри замолчал, потом ровным голосом добавил:

— Зря думают, что лучше всего затеряться в провинции, нет, там каждый новый человек на виду. А наш Андрюша не глуп, он в Москве кантуется. Небось снял квартиру в спальном районе в одном из огромных домов, где никто не знает, как зовут ближайшего соседа.

Вера присоединяется к мужу, очевидно, он пообещал ей совместный побег за границу или еще что‑нибудь такое, переезд в Санкт‑Петербург, например. Наивная женщина приносит деньги, вырученные за квартиру, и тут Калягин под каким‑то предлогом заманивает ее в сарай. Все" комедия окончена. Тело засунуто под узлы с тряпками, никому в голову не придет искать там труп.

Конечно, Калягин совершил ряд оплошностей, но в целом придумал замечательный план. Разве можно заподозрить давно мертвого человека в убийстве? То‑то и оно, что нет, даже если останки Веры найдут, подозрение падет на кого угодно, кроме Калягина. Про него и думать не станут, потому что репетитор давным‑давно покойник. Гениально!

— Зачем ему убивать Веру?

— Господи, я ведь объяснил, он хотел получить вырученную за хоромы сумму.

— Он не мог сам продать апартаменты?

— Как? Все документы на жену! Нет, Калягин обязательно должен был взять супругу «в долю», все‑таки опасно подсовывать вместо своего чужой труп. Вдруг бы Вера заорала на опознании: «Это не мой муж! У Андрюшеньки родинка на ноге!»

И пиши пропало! Нет, жена все знала, только не предполагала, что сама станет следующей жертвой.

— Делать‑то теперь что? — протянула я.

— Искать Калягина. Лишь обнаружив его убежище, мы спасем Игоря Самсонова. Пока Андрей считается умершим, вернее, убитым, труп кремирован, Самсонов обвиняется в совершении преступления. Вот такой расклад.

— И где Калягин может прятаться? — спросила я.

— Интересный вопросец, — хмыкнул Гри, — везде.

Ну ты бы куда отправилась на его месте?

Я заколебалась.

— Могла поехать к Этти, больше не к кому.

— А имейся у тебя в руках куча свободных денег?

— Ну, не знаю… В гостиницу пойду.

— Дура ты, однако, — хихикнул Гри, — в отеле потребуют паспорт.

— Калягин небось запасся фальшивым документом.

Кстати, а где его удостоверение личности?

— Не знаю, — протянул Гри, — как правило, «серпастый, молоткастый» сдают после смерти владельца в загс.

Но могу тебя успокоить, любые бумаги теперь можно купить без всяких проблем! Скорей всего Калягин теперь какой‑нибудь Иванов. Черт возьми!!!

— Что?

— Машина!!! Мы забыли про его автомобиль! Красная иномарка, приметная и дорогая! Калягин очень любил своего «коня»! Куда он его дел?

— Может, катается спокойно по городу, — предположила я.

Гри сел в кресло и переплел ноги.

— Нет, Андрей Львович не такой идиот, понимает, как опасно светиться. Скорей всего автомобиль продан.

Вопрос когда?

— Не понимаю…

Гри вскочил и забегал по комнате, натыкаясь на мебель.

— Ну подумай сама! В день своего якобы убийства Калягин был на машине, на ней он подъехал к кинотеатру «Буран». Есть свидетель, кассирша, которая вышла покурить и увидела, что на площадке у пруда паркуется роскошный автомобиль. Она обратила внимание на цвет тачки: огненно‑красный, а куда иномарка потом делась?

Про колеса мы забыли, и где документы на машину?

— Вдруг тачка так там и стоит, у «Бурана»?

— Может быть, может быть… Только думается, Андрей спустил ее с рук уже после своего «убийства». Вот найдем покупателя и получим ниточку, сечешь? Разве мертвец способен совершать торговые операции?

Я спокойно возразила:

— Скорей всего машиной занималась Вера, было бы странно со стороны людей, тщательно запланировавших преступление, забыть о дорогущем авто.

— Может быть, может быть, — твердил Гри, кусая губы. — Вот что, поезжай к кинотеатру «Буран», отыщи кассиршу и порасспрашивай бабу, вдруг она обратила внимание, кто уезжал на иномарке. Тетка должна хорошо помнить тот день, небось не каждый раз из пруда утопленников вытаскивают! Действуй.

Я только вздохнула. Меньше всего мне хотелось переться через весь город к кинотеатру «Буран», да еще на улице хлестал дождь. Но Гри, увидав выражение моего лица, хладнокровно заявил:

— Вперед! Смелого пуля боится, храброго штык не берет. Эй ты, манная каша, створоживайся, выздоровела уже, тетеха, и дуй к «Бурану».

В моем мозгу внезапно молнией пронеслось восхитительное видение: тарелка с белой, изумительно сладкой, чуть клейкой кашей, а посередине небольшой островок варенья. В детстве меня на все лето отправляли с бабушкой и няней на дачу. Родители работали и не могли сидеть с ребенком три месяца в Подмосковье. Няня у меня была замечательная, еще довольно молодая, но жутко толстая Катя. Готовила она простые, удивительно вкусные блюда, я ела их только в деревне, манную кашу с вареньем, гречку с жареным луком и шкварками, картофельное пюре с зеленым горошком, сорванным на грядке, макароны с тушенкой.

Мой рот наполнился слюной, есть захотелось нестерпимо.

— Эй, ты заснула? — пихнул меня Гри.

Я очнулась, выгнала из головы воспоминания о манке и отправилась в путь.